Мужчины. Тираны и подкаблучники - Виктор Ерофеев

Польза от яиц, как правило, связана с деторождением, но, поскольку деторождение в России ослабло, ценность яиц тоже упала, они девальвировались. Что же касается эстетической значимости яиц, то это очень индивидуально. У многих мужчин в результате наследственных причин, пьянства или просто от стресса существования яйца отвисли, мотаются на уровне колен и производят тягостное впечатление. Поджарые яйца превратились сегодня в редкий деликатес. По последней моде яйца принято брить.

Но это только подчеркивает их ассиметричность.

Яйца – странный орган. У них полярные функции. В них собраны боль и удовольствие жизни – таких органов больше нет. Но женщины совсем разучились гладить яйца. Они еще кое-как готовы приласкать матерную часть мужских органов, а вот эту особенность, связанную в их головах с куриным желтком, они начисто игнорируют. Они вообще не знают, что с яйцами делать. Их этому никто не учил, а догадаться – не всякая догадается. Если их попросить, они удивятся и сделают такую козью морду, будто об извращении просишь. Попадаются, правда, мастерицы, но не много: одна на тысячу. Об этом надо бить в колокол – тишина стоит в мире, никто не бьет. Даже по углам не шепчутся. Впрочем, в Европе возник мужской ропот: когда же вы, суки, будете гладить наши яйца? Кое-кто из писателей (в основном французы) отозвался на эту тему. Но женщины даже глазом не повели, делают вид, что это их не касается.

Положение с яйцами – стрёмное. Горько осознавать, что сексуальные меньшинства в яйцах разбираются лучше, чем большинство натурального народонаселения. Это может неблаготворно отразиться на будущем нашей державы. Уже пора ввести в школах особый предмет о значении мужских яиц, об их форме и содержании. Женщинам надо не сидеть сложа руки, а приниматься за работу. Яиц много. Счастья хватит на всех.

Чехов остается до сих пор одним из самых темных писателей русской литературы. Его тайна в том, что он всех устраивал.

Он устраивал красных и белых, модернистов и консерваторов, атеистов и церковников, моралистов и циников. Больше того, Чехова охотно принимают два традиционно непримиримых течения русской мысли: западники и славянофилы. В этом отношении Чехов поистине уникален.

Не потому ли, что он гибкий, как ветка ивы? Нет, он негибкий. Совсем он негибкий.

Даже в самые жесткие сталинские времена тексты Чехова не попадали в литературный ГУЛАГ, в котором перебывали и «Бесы» Достоевского, и религиозные трактаты Толстого и Гоголя, и эротические стихи Пушкина. Строжайшие теоретики социалистического реализма предлагали Чехова в качестве образцового писателя, гордились им как врагом мещанства и другом Горького.

В то же время многие диссиденты послесталинской эпохи ссылались на Чехова как на учителя жизни, писателя, помогшего осознать им весь ужас, всю ложь советской власти, дававшего им силы в нелегкой борьбе с режимом.

Если отступить назад, в дореволюционный период, то и там видно гармоническое приятие Чехова различными литературными партиями. Философ Лев Шестов приветствовал Чехова как певца отчаяния и – что было весьма великодушно для этого разоблачителя ложных ценностей – не подозревал его в моральной лжи, в чем подозревал, например, Достоевского. На Чехова ласково смотрели Мережковский и Розанов, и даже крайние течения русского авангарда, вроде футуризма, не очень стремились «сбрасывать его с парохода современности».

Балуют Чехова и за границей: много и рано стали переводить повсюду, на десятки языков, восхищаются стилем, лаконичностью, импрессионизмом, ненужными (вроде бы, а на самом деле нужными) подробностями – кто чем. Ставят высоко, наряду с самыми великими. В чеховских драмах находят зачатки театра абсурда. По Чехову учили русский язык несметные поколения славистов.

В общем, всеобщий любимец.

Писатели моего поколения его тоже приветствуют.

Ценители ненормативной лексики и циничных высказываний были очарованы Чеховым, когда в 1990-е годы в «Литературном обозрении» были опубликованы «эротические» чеховские письма, до тех пор не публиковавшиеся (все-таки был и у Чехова свой маленький эротический ГУЛАГ). В этих письмах Чехов выступает как знаток и любитель сексуальной жизни, хвастается своими похождениями в Японии и на Цейлоне, сообщает подробности или просто-напросто рассуждает о том, как трудно заниматься любовью на диване – на кровати куда удобнее.

И когда я прочел это замечательное рассуждение о кровати и диване, написанное легко, иронично, с привкусом цинизма, я подумал о том, почему Чехов велик.

Потому что он говорит правду. Действительно, как он пишет, «тараканить» женщину на кровати удобнее, чем на диване, который то слишком мягок, то слишком узок, в общем, одни проблемы.

Сообщение это не несет особенно новой информации. О преимуществах кровати перед диваном знает любой славянофил и западник, о них знают как во Франции, так и в Аргентине, и с Чеховым все готовы согласиться.

Но одно дело согласиться, а другое – подметить и написать самому. Не хватает ни стиля, ни просто таланта. Другим же писателям жаль на это время. Они заняты высказыванием парадоксальных мыслей, они предпочитают утверждать, что спать с женщинами на диване удобнее, чем на кровати, и это уже совсем никому не понятный постмодернизм или еще что-нибудь более загадочное.

Они заняты, а Чехов – свободен. Он – свободный писатель. Он свободен говорить о любой банальной вещи.

Когда-то он меня удивил, рассказав кому-то в письме, что может написать рассказ о чем угодно, хотя бы о пепельнице.

И очень жаль, что он его не написал. Это был бы еще один из лучших чеховских рассказов.

Он бы, наверное, написал о том, что пепельница служит для стряхивания пепла, что она удобнее в этом смысле, чем унитаз, где плавают и никак не могут потонуть окурки.

И все бы сказали: как верно! Как верно замечено! И те же славянофилы, и западники, и французы, и кто угодно согласились бы с Чеховым, потому что трудно не согласиться с этим. Так же трудно не согласиться с тем, что мещанские идеалы скучны, тошнотворны и неискоренимы, что в степи нет тени, а в лесу она есть, что тщеславные люди пошлы, а пошлые – тщеславны, что есть женщины с хищной красотой, а есть приятные дамы с собачкой, у которых неинтересный провинциальный муж и которые едут на курорт и случайно спят с почти незнакомым мужчиной, причем на кровати им спится удобнее, чем на диване, но все равно они после расстраиваются и сидят за столом с лицами грешниц, а почти незнакомые мужчины посторгаистично едят арбуз с удовольствием.

Как верно! Как правильно! Как скучно и сладко жить!

Но с другой стороны: иногда так хочется кого-нибудь «оттараканить» именно на диване, наплевав на кровать и на Чехова.

Никита Михалков

Герой-дуплет.

Герой-любовник.

Герой-компьютер.