Тысяча и одна ночь - Соммер Марсден

— Печально. — Она обратила к нему свои зеленые, как мох, глаза, в которых светилось сострадание. — Вы так успешны. Ваш отец должен гордиться вами.

— Хорошо бы кто-нибудь сказал ему об этом. — Внезапно Себ почувствовал себя очень уязвимым, беззащитным, ранимым. И спросил себя: а что заставило его поделиться этим с ней? Обычно он никогда и никому не выдавал своих слабостей. Что такое с ним происходит? Это заставило его почувствовать легкое смущение. Затем он вспомнил их любовные ласки и понял, что она все еще прячется от него, возможно, даже обманывает его. Тогда ему нужно улыбнуться — она скрупулезно отыграла свою роль Шехерезады и что-то утаила, заставляя его желать большего. Этим вечером по дороге сюда он думал о ней, как делал это уже достаточно долгое время, ожидая их свидания. Он хотел максимума. Он хотел, чтобы она полностью отдалась ему. Французы называли оргазм, этот завершающий дар себя другому человеку, «маленькой смертью». Он хотел, чтобы она дала ему этот приз, доверилась ему настолько, чтобы полностью принести себя ему в то время, когда они были вместе единым целым, пока он был в ней. И вот она полностью сосредоточилась на его удовольствии. Она знала, что делала, когда неслась на нем к финалу. Она была здесь, лежала рядом с ним, с концертом и обжигающе эмоциональной музыкой, возвышенной в своей красоте, и этот приз она от него утаила. Как Шехерезада, она оставила его на самом интересном месте, заставив желать большего. Внезапно его мозг пронзила цитата Шекспира. Он не вспоминал ее со школьных дней, но это были слова о Клеопатре, и теперь он не мог не думать, что никогда не встретит больше женщину, подобную этой: «Над ней не властны годы, и не прискучит ее разнообразие вовек». Возможно, с восхищением подумал Себ, он встретил единственную женщину, которая могла удержать его интерес. Эта мысль одновременно взволновала и испугала его.

Бриз старательно избегала встреч с Себом на работе. В компании применялась система «горячих столов»[4], поэтому даже при том, что у нее был собственный кабинет, она могла работать в любом месте, где ей хотелось. Она была изумлена тем, что Себ не уволил ее в ту же минуту, когда обнаружил, что она обворовывает его, но, очевидно, он знал, что на самом деле подцепил ее на крючок, достаточный, чтобы она больше не пыталась делать что-либо противозаконное. Во время обеденного перерыва, вместо того чтобы есть за рабочим столом, что она делала раньше, до того рокового дня, она взяла за правило обедать за пределами здания, в одном из многочисленных кафе неподалеку.

Она любила Лондонский Сити, район, в котором история сочилась даже из трещинок в тротуаре. Она могла ходить по тем же улицам, по которым ходил Пипс[5], видеть своими глазами то место, откуда начался Великий пожар[6], и поражаться красоте зданий, спроектированных Реном, архитектором, построившим собор Св. Павла. Эти шедевры перемежались современными конструкциями, которые производили огромное впечатление, такими, например, как Корнишон[7], который всегда напоминал Бриз массивную сигару, так дерзко вздымающуюся из земли и пропарывающую горизонт, что ее было видно даже из окна ее спальни в доме, расположенном высоко на холмах Кристал Пэлас[8]. Иногда в ясный день она поднималась на лифте до верхнего этажа небоскреба, где располагалась штаб-квартира Себа, откуда могла смотреть в направлении дома, который так много значил для нее. Ее успокаивала возможность смотреть на холмы Кристал Пэлас и думать о матери, которая сейчас сидит и читает в замечательной старой оранжерее, которая была восстановлена благодаря предыдущему жульничеству Бриз. Ее сестра выращивала там орхидеи, прекрасные в своей симметрии. Ее мать заслужила этот комфорт, особенно после того, как одна воспитала двух девочек, защищая их от последствий опрометчивой азартной игры их отца.

Бриз смухлевала уже в дюжине мест, тщательно отбирая временную работу, перехватывая тысячу здесь, тысячу пятьсот там. Доила фирмы она достаточно аккуратно, и ее никогда не обнаруживали. Каждый раз ей удавалось найти деньги, чтобы восстановить крышу или починить подъемное окно. Мать и сестра были ей благодарны и восхищались ею. Внезапно она ощутила болезненный приступ вины, но отогнала его. Она была единственной кормилицей в доме, который пострадал от страшного пренебрежения ее отца. Крала она только тогда, когда в этом возникала жесткая необходимость, чтобы избежать разрушения их домашнего очага, и всегда ей удавалось выйти сухой из воды. Но теперь, с Себом, она чувствовала, что ловушка захлопнулась. На нее нахлынуло негодование, но при этом она также ощутила что-то вроде уважения. Мало того, что он очень хорошо знал все дела своей компании, но и сумел создать для нее столь хитроумную ловушку. Они оба были находчивы и стоили друг друга, и она уважала его, как хитрая лиса, восхищающаяся тактикой лисы-конкурентки, так что допускала скрытое восхищение человеком, который сумел заманить ее в ловушку.

Бриз шла по улице, двигаясь в сторону Ямайкского винного дома в переулке Св. Михаила, построенного в 1652 году. Она любила это место с переборками из красного дерева, разделяющими зал на маленькие кабинеты, где она могла посидеть, не видимая никем, и выпить кофе. Во время ланча это было равносильно самоубийству, но позже можно было спокойно поужинать в отдельной кабинке. Она заказала свой кофе и, когда ждала его у барной стойки, заметила, как Ричард Уотерс, помощник Себа, прошмыгнул в одну из кабинок, осматриваясь вокруг, как крыса, до смерти боящаяся кошки. Ричард ей никогда не нравился. Он старался во всем походить на Себа и ловить каждое сказанное им слово — как нищий, который пытается урвать хотя бы корку со стола короля.

Он подлизывался и юлил, выстраивая себе путь наверх по карьерной лестнице, и до нее доходили слухи о том, как он расправлялся со всеми, кто попадался ему на этом пути. Она не считала это правильным, потому что вы можете столкнуться с этими же людьми, когда полетите вниз. Себастьян Дарк был умен и быстр, но он не мог уследить за каждым сотрудником компании, и Бриз подозревала, что душа Ричарда, которую он старательно скрывал от посторонних глаз, была черна, как ночь.