Дневник кушетки - Викторьен Соссэ

– Ах! Я понимаю! Я падаю… Знаешь ли ты, что твое путешествие решительно ничего тебе не принесло с…

– О, я тебя прошу! – воскликнул мой хозяин. – Не говори больше ни слова, молчи! Я боюсь, что ты причинишь мне огорчение… Да, путешествие бы ничего не принесло, если бы я хотел продолжать оставаться не более как животным, готовым броситься на первого пришедшего; но если я могу быть просто человеком, тогда – о как благотворно действуют на меня путешествия! Я вернулся, воодушевленный прекрасными мыслями; я слышал любящий голос, который мне говорил о жизни среди природы, и со времени моего возвращения я испытываю, в самые возвышенные моменты, желание не осквернять моих лучезарных воспоминаний всей этой пошлой ложью, этими мерзкими поступками, всеми этими мелкими подлостями, которые меня стерегут и пугают.

– Тогда почему ты не просишь меня уйти?

– Без сомнения! Если бы не мой стыд, который обязывает меня быть учтивым.

– Только это тебя и останавливает? – спросила молодая дама.

– Может быть!

Прошла минута молчания, в продолжение которой они не сводили глаз с углей в камине, уже покрывшихся пеплом.

– Я остаюсь к обеду, – сказала она. – Тем хуже!.. Но я забыла тебе сказать, что сюда за мной около десяти часов должна зайти моя знакомая дама.

Швейцар накрыл на стол. Они прошли в столовую. Из комнаты я не могла следить за разговором.

Но в течение этого времени я думала об услышанном.

Я еще продолжала размышлять, когда мой хозяин открыл дверь одной иностранке.

После приветствий, произнесенных вполне равнодушно, все они вошли в комнату.

– Я тебе очень благодарен, Шарлотта, – сказал мой хозяин, – что ты дала мне возможность познакомиться с одной из прелестнейших дам этого мира.

– Та-ра-та-та! Мой миленький, графиня де Сенегитика есть и будет для тебя запрещенным плодом. Впрочем, я сведу вас с тем условием, что ты предварительно уберешь все «остатки».

И, обратившись к графине де Сенегитик, Шарлотта сказала ей следующее:

– Я тебя познакомила с таким типом, которому не следует верить и придавать значение даже тем его словам, которые покажутся тебе наиболее искренними. Раза два или три я, как и другие женщины, была его любовницей; если бы у меня хватило смелости говорить о том, что я думаю, я бы созналась в том, что его жалею… Впрочем, у него есть подруга, которую он обожает. Все, что он делает и говорит с нами, это только по привычке так проводить время.

– О! – прервал мой хозяин.

– Безусловно. Эта болтовня ровно ничего не стоит: не пасть в его объятия – вот единственное средство для того, чтобы он хоть немного любил тебя и уважал; он чувствует признательность за удовольствие. Это прямо чудовище!

Мой хозяин с суровым видом разливал ликер.

– Почему вы не отвечаете? – спросила у него графиня.

– Шарлотта не поняла того краткого временного воодушевления, которое у меня перешло потом в грусть; она употребила очень много усилий для того, чтобы задеть меня своим несправедливым осуждением, которого я вовсе не заслуживаю. Иногда я страдаю меланхолией…

– Я знаю, что это такое, – сказала графиня.

– Еще нужно верить некоторым чувствам, чтобы выбросить из головы скотскую страсть. Я очень сентиментален, прекрасная графиня. Иногда у меня без всякой на то причины является желание плакать. Я не знаю, понимаете ли вы меня…

– О, сударь, я сама очень сентиментальна.

– Тогда вы должны были испытать это внезапное умиление, овладевающее вами, когда вы хотите любить, делать добро, когда вы хотите быть таким непорочным…

– Эх, – прервала Шарлотта, – есть у тебя в кабинете огонь?

– Да, моя дорогая, – ответил хозяин.

Шарлотта пошла туда… Мой хозяин, усаживаясь около графини, воскликнул:

– В вашем взгляде светит тот огонек, который я так люблю: этот огонек томной грусти имеет такой бархатный оттенок. Ваше вдохновенное лицо так нежно и так мечтательно… Вы должны меня понять… Возможно ли, по вашему мнению, полюбив женщину, подобную вам, любить женщину, подобную Шарлотте?

– Она очень мила! – запротестовала графиня.

– О, я ее очень люблю! – воскликнул мой хозяин. – Но у нее своя натура, а у вас своя.

– Между тем вы меня не знаете!

– Я вас угадываю, а это еще лучше, чем знать вас. Разве я видел вашу шею? Ведь нет. Почему же я уверен, что она обворожительна? Разве я видел вашу ножку? Нет. Но я знаю, что она стройна и изящна. Имею ли я представление о вашем темпераменте? Нет, но я дал бы руку на отсечение, если у вас не оказалась бы страстная натура. Об этом мне говорят ваши глаза и ваш ротик.

– Все ваши чувства отражаются на вашем лице… Я никогда не в состоянии буду отблагодарить Шарлотту за то, что она меня познакомила с вами. Одно ваше присутствие вселило в меня такие чувства, о которых я никогда не подозревала…

Она провела рукой, полной колец, по волосам моего хозяина.

Шарлотта не возвращалась. Они были одни… Я не знаю, как это вышло, но быстро, как молодые люди, которые желают воспользоваться коротким перерывом, они предались игре, которая мне не понравилась…

Это было, как одно дуновение страсти, мгновенное опьянение… Потом они вспомнили о Шарлотте.

– Что же она делает, наконец? – сказал мой хозяин.

Он вышел из комнаты и стал по всей квартире искать Шарлотту. Но ее нигде не было. В гостиной на одном из столов лежала записка, где ясно были начертаны карандашом следующие слова: «Вы мне противны, я доложу. Если вам захочется меня видеть по окончании ваших историй, приходите ко мне, я вас буду ждать. Шарлотта».

Мой хозяин преподнес графине этот листок. Она прочитала и сказала:

– Это смешно! Все женщины ревнивы.

Десять минут были употреблены на туалет; затем, назначив на следующий день свидание, они отправились к этой Шарлотте, которая, по мнению графини, имела единственный недостаток, свойственный большинству француженок: она была ревнива.

Нас посетил сегодня феномен. Вообразите себе две огромных груди, похожие на воздушные шары, прицепленные впереди весьма обыкновенной дамы как бы для того, чтобы двигать ее вперед.

Когда я увидела эту потешную женщину, которая, представившись, сказала голосом куклы шестидесяти лет: «Это я, Лиция», – я не могла не разразиться громким смехом и не подпрыгнуть, на всех своих четырех ножках.

Действительно можно было умереть со смеху! Вы только вообразите себе фигуру с двумя дынями ценою в шесть франков вместо груди. И она еще несла свое бремя с намеренной развязностью!

Стянутая в талии, над которой вздымался грандиозный бюст, она, по моему мнению, походила на тех хорошеньких цыплят, которые в курятнике топорщатся, чтобы не отставать от настоящих петухов.