Близнецы. Завещание сына - Андрей Анисимов

Ответить она уже не смогла. Муж жадно и сильно стиснул ее в своих объятиях. Так он брал Машу только в первые месяцы их брака.

– Ты бешеный… – еле слышно проговорила женщина, закрыла глаза и еще тише добавила: – Хоть бы свет погасил.

– Не надо. Я хочу тебя всю видеть, – прохрипел Николай и принялся жадно целовать ей рот и грудь, прижимая к себе ее живот и бедра. Затем приподнял, поставил на колени.

Он любил жену долго и неистово, словно юный любовник, едва дождавшийся момента близости с любимой. Маша послушно позволяла ему все. Наконец Николай успокоился и, уложив голову жене на живот, затих. Так они пролежали несколько минут.

– Завтра ты уедешь, и я останусь одна, – грустно сказала Маша и погладила мужа по щеке. – Когда-то мы отдыхали вместе…

– Ты должна уметь обходиться и без меня. Представь, если я попаду в автокатастрофу или меня закажут. Теперь жизнь жесткая… – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Грыжин.

– Зачем ты так говоришь?! Я без тебя не хочу. Я без тебя умру.

– Что значит умрешь? – Николай приподнял голову и строго посмотрел супруге в глаза: – А мальчик? Что же, оставишь Никитку круглым сиротой? Так не годится. Если со мной что-нибудь произойдет, ты обязана жить. Жить и за хорошего человека замуж выйти.

– Ты меня специально доводишь перед отъездом? – На глаза Маши снова навернулись слезы.

– Нет, но раз уж такой разговор зашел, ты должна знать, что я об этом думаю. Все мы смертны. – Он вытер ей краем пододеяльника глаза и поцеловал. – Не надо плакать, Машка. Я тоже тебя очень люблю.

– Тогда не смей меня пугать! – попросила Маша и сквозь слезы улыбнулась.

– Я сказал то, что считал нужным. Постарайся запомнить мои слова. Больше я об этом говорить не буду, – пообещал Николай и опять набросился на жену.

– Ты, правда, бешеный… – прошептала Маша, крепко обнимая мужа.

…Тихон Андреевич Глухов проснулся от надрывного лая соседского пса, сеттерихи Герты, и от белизны. Окна его небольшой комнатки выходили на подстриженную лужайку, и за ночь зеленый газон превратился в белоснежную скатерть. «Рановато для снежка. На дворе начало октября, а тут все белое», – подумал сторож и стал одеваться.

К звенящей тишине вокруг Глухов давно привык и непрекращающийся лай Герты его раздражал. Собаку пожилой отшельник недолюбливал, потому что она пугала его друзей. Сторож месяцами обитал на огромной даче один, так как хозяева предпочитали большую часть года сидеть за границей, но от одиночества не страдал. Его каждый день навещали знакомые, и хоть они не умели говорить на человечьем языке, их доверчивое отношение и тихая привязанность старика согревали.

Основных посетителей насчитывалось трое. Самой симпатичной из этой компании была белка Тошка. Она каждое утро по высокому забору обходила участок дачи, перепрыгивала на яблоню, затем на огромный куст жасмина, после чего, внимательно оглядевшись, подергивала хвостиком и, не обнаружив опасности, спускалась на газон. На террасе Тошку всегда дожидалось угощение. Причем лакомство на деревянной хозяйственной доске для разделки овощей ежедневно менялось. Сегодня Тошку ожидала горстка кедровых орешков.

Кроме белки, к старику прилетала ворона по кличке Варвара. Она была хитра и развязна. Поняв, что сторож ничего против нее не замышляет, она нагло усаживалась на стол, бочком подскакивала к Глухову и норовила спереть кусок из его тарелки. Тихон Андреевич пытался обучить ворону нескольким словам, памятуя, что когда-то слышал о способности этих птиц к имитации человеческой речи. Но Варвара, получая корм даром, говорить не желала. Обычно ворона прилетала раза три в неделю и надолго не задерживалась.

Это были дневные посетители. А по вечерам на террасу к сторожу являлся Гаря, ежик. Гаря для своей породы был огромен, имел внушительные признаки мужского пола, стучал коготками по доскам террасы и громко чавкал возле мисочки с молоком. Когда Тихон приближался к ежу, тот угрожающе тукал, тряс иголками, но от миски не отходил и сворачиваться клубком не собирался. Соседская легавая для друзей сторожа представляла смертельную опасность, и именно поэтому он собаку недолюбливал.

Тихон Андреевич еще раз глянул в окно на заснеженный газон, вышел в холл и обул резиновые сапоги. Герта продолжала брехать, и Глухов поморщился. Оказавшись на террасе, старик посмотрел на доску с орешками и понял, что его приятельница уже успела позавтракать. Беличьи следы отчетливо проступали на девственном снежке, покрывшем лужайку.

На улице лай легавой звучал еще настырнее. Глухов удивился, что она брешет вовсе не на своем участке, а на берегу речки. Эта была самая безлюдная и мрачная часть писательского поселка Переделкино. Высокие покосившиеся от времени заборы огромных старых участков спускались к зарослям ольхи, в которых и петляла речушка. Летом у воды бывало много народу, и бережок официально величался «зоной отдыха». Но поздней осенью, зимой и весной тут, за исключением заядлых рыбаков, человека не встретишь. Речушка впадала в знаменитый переделкинский пруд, из которого в нее заходил карась.

В такой холод, да еще при первом снеге караси-ки не клюют. Наверно, на Тошку брешет, решил Глухов и отправился на звук собачьего голоса. Он испугался за рызгего дружка, представив, что легавая загнала Тошку на одинокое дерево, и белка не может уйти. Но догадка Глухова не подтвердилась. Герта брехала из частого кустарника в самом непроходимом овражке берега. Тихон Андреевич миновал вязкий от мокрой глины проселок, образованный в летнее время легковушками отдыхающих, осторожно спустился в скользкий овражек, раздвинул заснеженные ветки и шагнул в глубь кустарника.

Собака сидела возле завалившейся ольхи и не переставая лаяла. От остервенения с ее пасти свисала белая пенная слюна. Глухов подошел ближе и увидел на земле голого мужчину. Его волосатое обнаженное тело кое-где покрывал снежок. Старик понял, что видит труп, поскольку на живом человеке снег бы не удержался. Мужчина лежал лицом в землю, но что это не хозяин Герты, Глухов не сомневался – владелец соседской дачи уже месяц лечился в санатории. К тому же отставной дипломат Дорохов был стар, толст и мал ростом. А перед Глуховым лежал вполне прилично сложенный, еще не старый мужчина. Тихон Андреевич поспешил назад и позвонил в милицию.

…– Наверное, Петро, ты мудак, – раздумчиво заключил Грыжин и сморщился. Ерожин не понял, чем вызвана гримаса генерала. То ли его решением пойти работать на Петровку, то ли долькой лимона, которой Иван Григорьевич закусил порцию любимого коньяка.

Они сидели в кабинете бывшего замминистра, давно ушедшего в отставку, два мужика, много лет знавшие друг друга, ставшие за эти годы. ближе, чем некоторые родственники. И каждый понимал, что говорит не о том.

– Ты, батя, считаешь, что надо было отказаться? – поинтересовался Ерожин и тоже глотнул из фужера. Он в последнее время все чаще называл старшего друга батей.

– Ничего я не считаю, – проворчал Грыжин. – Факт констатирую.

Мужчины помолчали.