Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту - Джули Пауэлл

За последние несколько недель мы с Эриком прошли несколько кругов ада. И всем им я дала названия: «адский ремонт квартиры на скорую руку»; «адская беспросветная и бессмысленная работа»; «моему мужу исполнилось двадцать девять, а я ничего ему не подарила»; «я вышла замуж за полного шизофреника». Мы ругались, мы орали, мы швыряли очищенные корнеплоды на гниющие доски нашего так называемого лофта выше среднего класса, а потом подбирали их и кидали в суп. Хотя теоретически мы теперь жили в Лонг-Айленд-Сити, слово «жить» казалось мне довольно издевательским эвфемизмом происходящего. Мы скорее походили на ходячих мертвецов.

Кухня напоминала место преступления. Под ногами хрустела яичная скорлупа. В раковине — трехдневная гора немытой посуды; по углам — полуразобранные коробки. В темных недрах помойки таились изуродованные останки яиц, но их присутствие было ощутимо, как ощутима жертва на месте убийства, даже если тело и прикрыто брезентом. Брызги желтка с кроваво-красными вкраплениями покрывали стены, так что впору было вызывать судмедэксперта. Эрик занял позицию у плиты, как снайпер занимает позицию для выстрела. Он готовил яйцо-пашот в красном вине. Два готовых яйца лежали рядом на тарелочке. Эти я сварила сама — перед тем, как мы с Эриком отыграли сцену из фильма «Аэроплан», где все пассажиры по очереди раздавали пощечины и трясли женщину, с которой случилась истерика. Женщиной была я, а Эрик — всеми пассажирами. Три яйца умудрились выжить из дюжины, которая была у меня еще три часа назад. При виде этих двух инвалидов, лежавших на тарелочке, сморщенных и посиневших, как губы мертвеца, у меня вырвался слабый стон отчаяния.

— Мы подохнем с голоду, да?

— Как мама? Подбодрила тебя? — Невозмутимый Эрик выловил из вина последнее яйцо и выложил рядом с его унылыми синими братьями.

— Не знаю. Наверное. Ты прямо как Чарлз Бронсон.

— Почему это?

— Ну, влепил пощечину своей истеричной жене, чтобы привести ее в себя, а сам занялся ужином. Спасибо, что доварил яйцо.

— Не очень-то у меня получилось.

— Мне все равно, главное, что это сделала не я. Хоть раз! — Я сжалась в его объятиях и снова разревелась, но на этот раз не так сильно — так, жалкие остатки великой истерики.

— Детка, — прошептал Эрик, целуя мои мокрые волосы, — я все ради тебя сделаю. Сама знаешь.

— Конечно. Знаю. Спасибо. Я люблю тебя.

— Ты любишь меня? А кто любит тебя?

Помните сцену из «Супермена», где Марго Киддер вываливается из вертолета, а Кристофер Рив, подхватывая ее, говорит: «Не волнуйся, я тебя поймал». А она отвечает: «Ты поймал меня? А кто поймает тебя?» Вот откуда эта наша с Эриком шутка. Он всегда так говорит. Невозможно передать, как эта фраза действует на меня, заставляет чувствовать себя любимой и защищенной, словно меня и вправду держат затянутые в синюю лайкру внушительные бицепсы. Но все, у кого такая же долгая история отношений, как у нас с Эриком, поймут значение таких вот на первый взгляд бессмысленных фразочек.

Если бы все это происходило на экране, за этим последовала бы торжественная музыка, но сейчас нам было не до романтики. Потому что для приготовления яиц по-бургундски недостаточно было отправить в помойку десяток, пытаясь сварить их в красном вине (это был единственный алкогольный напиток, который нашелся в этой ужасной квартире, куда мы имели глупость переехать). Из упаковки хлеба для сэндвичей я достала три кусочка. Из каждого вырезала аккуратный кружочек формочкой для печенья из большого набора формочек, который мне подарила на Рождество мама Эрика, — при переезде мы чуть было его не выбросили. Разгребла одну из трех работающих конфорок на плите (все умные люди, снимающие квартиры в Нью-Йорке, перед подписанием договора ренты всегда проверяют, все ли конфорки работают, но я, как всегда, забываю). Поставила на огонь сковородку и вывалила на нее полпачки масла.

— Так что твоя мама сказала?

— Хотела узнать, забронировала ли я столик в стейкхаусе.

Моя семейка приезжает к нам в гости почти каждую осень на папин день рождения — папа любит в день своего рождения ходить на бродвейский мюзикл и в стейкхаус «Питер Люгер» в Уильямсбурге, где неизменно заказывает тарелку шпината со сливками, стейк на шестерых и пару порций сухого мартини. В этом году, ввиду неблагоприятного стечения обстоятельств, ему предстоит отметить день рождения, помогая истеричной дочке закончить переезд из квартиры в Бэй-Ридж.

— Они серьезно собираются здесь ночевать?

Я пронзила мужа взглядом, который был ему хорошо знаком.

— Да. А что?

Эрик пожал плечами и покачал головой.

— Ничего. — Но в глаза мне смотреть не стал.

Моя мать — маньяк чистоты, отец — отчасти исправившийся грязнуля. Эти двое умудрились воспитать двоих детей, одному из которых наплевать на порядок, притом что внешний вид его неизменно остается безукоризненным, и второго, который считает личным позором любое нарушение порядка, будь то хозяйство или гигиена, однако, постоянно пребывая на грани истерики, в результате имеет полный бардак почти всегда и почти везде. Угадайте, кто из них я.

Сколько себя помню, я всегда норовила довести маму до сердечного приступа, переезжая в совершенно не популярные и порой явно опасные для здоровья районы. Прошли годы, но она до сих пор вспоминает мою первую комнату-студию в Нью-Йорке, сравнивая ее с камерой в кхмерской тюрьме. И разумеется, маме никогда не забыть тот день, когда она увидела столетнюю кирпичную развалюху черт знает где в Нью-Мехико, которую мы сняли летом после свадьбы. Помню, как она стояла на пороге и лучом фонарика водила по полу, словно выискивала там мышиные какашки или трупы животных покрупнее, а может, даже и людей. В ее расширенных от ужаса глазах стояли слезы. Вовек не забуду неподдельную панику в ее голосе, когда она прошептала:

— Джули, я не шучу, но вы же здесь умрете!

Я стояла над сковородкой и тыкала масло ножом.

— Ну, давай, да когда же ты растаешь!

Вообще-то, по правилам с расплавленного масла следует снять пенку, после чего раскалить и поджарить на нем хлеб. Но сейчас я много чего не делала, что по правилам следовало бы делать. Так что едва масло растаяло, я сразу же бросила хлеб на сковородку. Естественно, канапе — а именно их я готовила — ни капельки не поджарились, а только пропитались маслом, пожелтели и размякли.

— К черту все. Уже одиннадцать вечера, плевать мне на этот хлеб! — прошипела я, снимая набрякшие хлебные кружочки и швыряя их на тарелки.

— Джули, неужели обязательно так ругаться?

Мне предстояло уварить вино, в котором до этого парились яйца, и сделать из него соус.

— Ты издеваешься, что ли?

Эрик нервно хохотнул:

— Да. Это я так шучу. Смешно, правда?

— Угу.

Я увеличила огонь, и в кастрюлю с вином добавила сливочное масло и крахмал для загустения. Затем на каждый хлебный кружочек уложила по одному яйцу и полила соусом.