Любовная какофония - Варвара Андреевна Карбовская

Он всегда был предусмотрителен: уходя к очередной сожительнице, он ставил в известность милицию — отбываю временно, на прописку не влияет, остаюсь хозяином квартиры, вскорости возвращусь…

Зачем же Людмила Павловна впускала его в дом каждый раз, как он возвращался через несколько месяцев, а то и через год? Все потому же: он хозяин квартиры. (Как тут не вспомнить: «устранение остатков неравного положения женщин в быту».) Кроме того, он отец ее детей. И, наконец, какой женщине не хочется верить в «прекрасную жизнь»? А именно такую, прекрасную, щедро сулил заключенный Сенников из тюрьмы, покуда ему носили полные корзинки еды. Людмиле хотелось верить, что дрянной человек может перевоспитаться неусыпными стараниями тюремного начальства и стать «совсем другим человеком» (тоже из его посулов). Он вышел и стал другим — гораздо хуже прежнего. Исключенный из партии, он кричал Людмиле: «Это ты меня исключила!» — наглядно демонстрируя свое шапочное знакомство с партийным Уставом.

Но как бы ему ни хотелось клеветой испортить жизнь бывшей жене, это ему не удавалось. Людмила Павловна в свои сорок с лишним лет окончила с отличием торгово-экономический техникум и стала товароведом; она у себя на работе заместитель секретаря парторганизации. Тогда он принялся за сына. Юноша работал на заводе. Папаша поджидал его у ворот и подбивал пропить получку.

Теперь сын пишет матери из армии: «Дорогая мама! Как мне больно, что отец опять распоясался, обидно, что вы никак не найдете на него управы. Мама, передай ему, что я не прощу ему те злодеяния, которые он причинил вам с Ирочкой».

А пятидесятилетняя седая Синяя борода готовится к новой свадьбе. Готовится не без поэтичности: непременно хочет обручиться золотыми кольцами. И как ни в чем не бывало просит у Людмилы Павловны, у своей бывшей жены, столько раз обманутой, оскорбленной:

— Достань мне кольца, у тебя знакомства в торговой сети.

С одной стороны, поэзия обручения, с другой — жадная хватка: как бы оттягать у семьи комнату или хотя бы свои квадратные метры. Пусть ему будет мило и уютно с очередной женой. А что детям будет тесно и плохо, так пора бы привыкнуть, им от него всегда плохо: и когда он спаивал сына и когда пьяный безобразничал при дочери.

Для строительного управления Сенников хорош, он «квалифицированный, дипломированный, выполняет очень нужную работу» — так значится в прошлогоднем письме, подписанном треугольником. Письмо было направлено в нервно-психиатрический диспансер с просьбой полечить Сенникова, «чтобы помочь ему начать нормальную жизнь на работе и в семье». Вот только там не сказано: в какой семье? В той, где Он разведен с Людмилой Павловной, как двоеженец, или в другой, для создания которой он запасается золотыми кольцами? Сенникова, спасибо, полечили. С новыми силами он принялся за старое.

В строительном управлении знают о безобразной частной жизни «дипломированного и квалифицированного». И, наверно, там знают про Закон о браке и семье, а может быть, и обсуждали проект закона коллективно и даже вносили свои предложения и пожелания, как многие другие заинтересованные граждане.

У поруганной, измученной семьи Сенниковых одно пожелание, одно предложение: не считать гулящего Александра Ивановича хозяином квартиры, в которой они живут. Уж очень несправедливо и обидно для самостоятельной женщины и для двоих ее взрослых детей иметь такого «хозяина». А если он очень дорог строительному управлению, то пусть бы там и проявили заботу о нем: предоставили ему квартиру, достаточно просторную для полдюжины жен, — это уж как хотят, им виднее. Лишь бы он не мучил своими пьяными уходами и приходами женщину, имевшую неосторожность когда-то стать его женой, и детей, которым, как и всяким другим детям, не дано выбирать отцов. Большинству детей в этом отношении везет, а некоторые маются, как Ирина и брат ее Игорь.

НЕ ПОЙТИ ЛИ НА НОВОСЕЛЬЕ?

Нынче вечером новоселье у П. П. (Я потом, в конце, объясню, почему я не называю его по имени, а ставлю только инициалы.) Наверно, я долго и мучительно ломала бы себе голову, что подарить новоселу, если бы не наша последняя встреча неделю назад на зеленом поэтическом берегу Истры.

Если бы не эта встреча, я прикидывала бы в уме: может быть, вазу? Или графин с рюмками… Или все-таки вазу? Но теперь я знаю, чем доставить ему огромное удовольствие. Ведь надо сделать что-то такое, чтоб человек радостно воскликнул:

— Да, именно это я люблю! Именно это мне нравится и приводит меня в прекрасное настроение и даже в восторг!

Уж я постараюсь. Он будет доволен. Значит, так: прежде всего я куплю торт. Затем бутылку шампанского или коньяку и клубники. Килограмм или два кило — там видно будет. Только прошу вас, товарищ читатель, обратите внимание на упаковку, это очень важно. Торт в картонной коробке. Коньяк в стеклянной бутылке, ягоды в бумажном пакете. Да, я еще забыла про консервы. Он, кажется, предпочитает шпроты, возьму две коробки. Жестяные.

Но это не все. Кроме перечисленного, собираясь на новоселье, я захвачу с собой чернильный карандаш, спички, немного бензина и топор. Зачем? Сейчас объясню. Обо всем по порядку.

Вообразите себе, я вхожу в новую квартиру 71. П. и первое, что я говорю, это:

— Ах, какой прелестный вид! Как легко дышится! Солнце, воздух и вода. (Я имею в виду водопровод с горячей и холодной водой.)

После этого я выкладываю торт на блюдо, шпроты на тарелку, высыпаю клубнику в вазу, разливаю шампанское по бокалам. Это я делаю, чтобы поскорее опростать тару.

Ну, а теперь можно приступать к самому приятному, к тому, что особенно пленяет П. П.

Широким, молодецким жестом я швыряю коробку из-под торта, перемазанную кремом, на диван. Или нет, лучше так: крышку на диван, а донышко с крошками и всякой мазней на письменный стол. Пакет, пропитанный клубничным соком, я рву на части и разбрасываю их по полу. Хватаю пустую бутылку и изо всей силы звякаю о паркет. Вдребезги! А консервные банки с их рваными железными краями? Я бросаю банки в ванну.

Видя, как проясняются и светлеют лица новоселов, я восторженно кричу им:

— Это еще не все, дорогие мои! Я-то знаю, что вам особенно нравится! Уж я-то вам угожу…

И тут я берусь за топор. Один взмах — и от стенки отскакивает штукатурка.