Любовь не помнит зла - Вера Колочкова

— Фу, господа… Кто и зачем этот гадкий сюрприз устроил, а? Признавайтесь! Кто приволок сюда эту кассету? Разве можно такое, при молодой жене?.. Она ж меня теперь со свету сживет, каждый вечер скалкой по голове бить будет! Уберите, уберите это немедленно!

В наступившей гробовой тишине половина голов повернулась на звонкий хохот Командора, половина — в сторону застывшей у экрана с бокалом в руке Валерии. Народ ожидал скандала. Однако Валерия как стояла, так и продолжала стоять, задумчиво вертя в длинных пальцах ножку бокала. Ничего особенного, кроме крайней степени удивления, на ее лице написано не было. Ни ревности, ни гнева, ни других приличных для случая чувств. На Лесю никто не смотрел. Наверное, ее и не узнал никто там, на экране. Не идентифицировал. Кроме семьи Хрусталевых, разумеется. Для остальных она — просто баба под Командором. Никто. И звать никак.

Леся не помнила, как ей удалось самостоятельно встать с дивана. Пройти к выходу. Хорошо дошла, даже не задела никого. Потом по розовой плиточной дорожке к своему участку под сильным дождем шла, потом по террасе дома, потом на второй этаж поднялась, оставляя за собой мокрые следы… Даже к Ильке в комнату заглянула. Он спал на животе, безмятежно раскинув руки по подушке, сопел тихонько.

Встать под горячий душ ей сил все же не хватило. Забралась, как была, в мокром шелковом платье в постель, натянула одеяло на голову, затряслась, словно в лихорадке. Сколько так лежала, не запомнила. Потом успокоилась. Окунулась в сырую горячую дрему, а очнулась уже от голосов, доносившихся снизу. Но разобрать ничего не смогла, как ни прислушивалась. Что-то отчаянно говорил, почти кричал Игорь, ему вторил возмущенный басок Алексея Ивановича. Потом все смолкло. Открылась тихо дверь спальни — Игорь вошел. Сел на край кровати, дотронулся до одеяла, произнес убито:

— Вставай, Лесь… Поговорить надо.

Она еще больше сжалась под одеялом, потом резко скинула его, села на постели, заговорила быстрым отчаянным шепотом:

— Я… Я не знаю, как это получилось, Игорь! Я сама не знаю! Я испугалась… Я не виновата, Игорь…

— Да знаю я, что ты не виновата! Успокойся. Я тебе верю, Лесь. Но понимаешь, тут такая штука… Нельзя тебе больше здесь оставаться. Совсем нельзя. Ты пойми, не может отец место терять. Ну как, как мы дальше жить будем, после всего случившегося? Тут же нашего ничего нет, этот дом на деньги хозяина построен. Такая жизнь, Лесь. Ничего не поделаешь.

— А… Как же мне теперь? Куда мне? Ты… разведешься со мной, да?

— Выходит, разведусь. Нельзя мне перед хозяином быть посмешищем. Отец прав. Прости меня, Лесь.

Он дернулся было к ней, но на полпути опомнился, метнулся обратно, как от прокаженной, сжал голову руками, заскулил щенком. Леся видела, как замерла мутной каплей слеза на самом кончике его носа. Повисела немного и капнула на ковер. Потом еще одна повисла. Шмыгнув носом, Игорь отер щеки тыльной стороной ладоней, тряхнул головой, решительно встал с кровати. Распахнув дверки шкафа, начал выкидывать на кресло Лесину одежду — платья, джинсы, костюмы, туда же и шубка норковая полетела, еще не надеванная. Красивая, беленькая, с большим капюшоном. Вместе в магазине выбирали. Скользнув, шубка выпала из общей одежной кучи, упала ему под ноги вялым жалким комком. Игорь не заметил, наступил на нее ботинком. Потом обернулся к Лесе, развел руки в стороны, проговорил тихо:

— Ну вот и все вроде бы. Сейчас чемоданы принесу.

— Мне что, прямо сейчас надо уйти? Илька же спит…

— Нет. Куда ты пойдешь ночью? Все это завтра… А Ильку можешь оставить. Пока не устроишься. Мать отца уговорила его оставить. Они привыкли к нему.

— Нет. Он со мной пойдет. Он мой, а не ваш.

Бог знает откуда у нее в такой ситуации гордость взялась. Но произнесла Леся эту фразу определенно с гордостью. Игорь посмотрел удивленно, его губы снова задрожали, потом не выдержал, кинулся к ней, обхватил руками, прижал к себе. Сильные у него были руки. Привычно сильные. Она раньше думала, что и он тоже сильный, ее муж.

— Лесь… Давай хоть последнюю ночь… Вдвоем…

— Нет. Не будет никакой последней ночи. Иди, неси чемоданы. Мне собираться надо.

Игорь повиновался молча, от двери обернулся, произнес тихо:

— Прости… Не уберег я тебя.

Ранним утром Леся вместе с Илькой спустились вниз — гладко причесанная, бледная до синевы, наглухо застегнутая на все пуговицы длинного черного плаща. Игорь нес чемоданы, осторожно спускался за ней по ступенькам, весь будто сосредоточившись на этом занятии. Илька ничего не мог понять спросонья, жался к Лесиному боку испуганно. Вышла из кухни Татьяна Сергеевна — с черными полукружьями под глазами, следами горькой ночной бессонницы.

— Лесь… Давай я его хоть завтраком накормлю…

— Нет. Не надо. Спасибо.

Вслед за женой выглянул из кухни мрачный Алексей Иванович, глянул виновато и тут же отвел глаза. Пробурчал сердито:

— Тебе есть куда идти, Леся?

— Нет. Некуда.

— Тогда вот…

Он протянул ей какую-то бумажку, и Леся взяла ее автоматически, сунула в карман плаща.

— Там адрес… Я договорился, это съемная квартира, тебя там ждут. Я за месяц вперед заплачу, живи, пока не устроишься. А Ильку оставь. Он нам не мешает.

— Нет. Он поедет со мной.

— Ну что ж… Тогда с богом. Тебя отвезут. Не держи на нас зла, Леся. Никто не виноват, это жизнь такая. Надо ж ее как-то жить, мать твою…

Махнув рукой, он вздохнул тяжко, сильно провел рукой по плешивому затылку. Леся молчала, смотрела куда-то поверх его головы. Надо было сказать что-то, попрощаться по-человечески, но она не могла. Испугалась, что после первого же слова заплачет, потеряет последние силы, упадет на колени, будет ползать перед этими людьми, просить прощения. Нет, лучше уж так — повернуться молча и уйти. Действительно, не в прощении тут дело. Они бы простили. Они и без прощения все поняли. Только кто она им? Никто. Не перетянет она чашу весов. Куда ей с Командором тягаться?

В той съемной квартире они с Илькой прожили оплаченный Алексеем Ивановичем месяц. Развели их с Игорем в районном загсе быстро, за один день. Все по-деловому прошло, без слез. Тем более Игорь сильно торопился куда-то, все на часы поглядывал. Татьяна Сергеевна приходила потом, поддерживала ее, как могла. Только поддержка ее на Лесю никак не действовала. После ухода Татьяны Сергеевны она начинала тихо плакать. Хотелось, конечно, по-настоящему пореветь, навзрыд, но Ильку было жалко. Мальчишка все чувствовал, глядел на нее прозрачными понимающими глазами, ничего не просил, жался к плечу белобрысой головой.

Через месяц хозяйка квартирная позвонила, потребовала решительно — или съезжайте, или дальше платите. А куда им было съезжать? Пришлось тете Маше Яшиной звонить, многодетной маминой подруге, просить совета, как дальше жить. Тетя Маша заохала, запричитала в трубку поначалу, а потом собралась с мыслями, велела к ней приезжать. В двухкомнатную квартирку, где и без Леси с Илькой проживало восемь человек — тетя Маша с мужем, старенькая бабушка и пятеро детей от мала до велика. Старшему было двадцать, как Лесе, а младшему всего шесть, как Ильке. Даже спать на ночь на полу устроиться — и то проблема.