Невеста без места - Наталья Сапункова

А тут и не заметила, как искры бросила. Не то беда, что сестрины женихи видели, а то, что она забылась, волю потеряла! Бабка все твердила, что хуже нет, как волхве волю потерять!

Пусть бы уехали они быстрее, кариярцы эти.

Чаяна вон уже млеет от Иринея! И хорошо, и славно…

— Ох, прости, княженка! — Малка, расплетя Велькину косу и отложив в сторону ленты с жемчугом, теперь торопливо расчесывала ей волосы березовым гребнем.

Русалки кос не носят…

— Как он на тебя смотрел, княженка. Княжич этот, кариярский.

— Забавлялся, что ему, — уронила Велька равнодушно, — а если повезет, мы найдем среди них старшего нынче ночью.

— Ох, княженка! Старший — он же проклятый!

— Вот и узнаем, который проклятый. А точно ли один проклятый, не все? — усомнилась она вслух, пока горничная раздирала гребнем ее буйные кудри, — да осторожнее ты…

— Прости, княженка! А проклятый точно один. Нянька вчера сказывала у печки. Проклятье на самом князе и на наследнике. А что за проклятье, никто того не знает.

— Слушай, ну странно это, — Велька задумчиво потерла нос, — все знают про проклятье, но не знают, в чем оно! Все его боятся, говорят, что злое, родниться с кариярцами не хотят. Так?

— Так, княженка. Только роднятся с ними все равно. Кариярское княжество богатое, говорят, большое…

Те четверо красивых и веселых парней не казались ни несчастными, ни хоть как-то удрученными судьбой.

— Может, болезнь какая? Смерть ранняя? Так князь их человек немолодой, верно. А что тогда? Какой-нибудь запрет? Что еще нянька говорила, а, Малушка?

— Еще говорила… А вот: на войну и даже в полюдье их князь сам не ходит! И наследник его тоже. Как надо вести войско, так воеводой кто-то из княжьих братьев идет или из бояр. Это только странно, а остальное по-обычному. Так нянька сказывала, княженка.

— Гм… — вздохнула Велька, — и сидит, выходит, князь в Карияре безвылазно? Но так не бывает, какой же он тогда князь. Может, просто сам князь хворый, а наследник… ведь неизвестно, кто он. Откуда известно, что наследник с войском не ходит?

— Так свои-то не могут не знать, княженка, — понизила голос девка и, нагнувшись к уху Вельки, вовсе зашептала: — Князь наш, батюшка твой, вечор[10] бояр собирал ближних, да не в палате, а в своей горнице. И будто бы боярину Буйко Мареничу поручил к себе в гости зазвать того боярина кариярского, что с княжичами приехал, подпоить его да вызнать про проклятье.

— И что?..

— Да ничего, княженка, больше не знаю! И про это… так, шепоток слышала, уж ты меня не выдай!

— Ясно, что не выдам. Ты вот что, Малушка, когда мне нянька чашку с отваром подаст, отвлеки ее. Мне отвара нынче не надобно. Сделаешь? — Велька сняла шнурок с оберегами, положила в шкатулку.

Не положено русалке людских оберегов.

И рубаха ее чистая, без вышивки, белая как морозный снег, потому что на том снегу и белили полотно для нее в прошлую, на редкость злую, зиму.

— Как же можно, княженка?! — вскинулась девка.

— А так, — отрезала Велька, — если я под русальим дурманом буду, как смогу волхвовать? Да не бойся. Думаешь, поймают меня? Ни за что не дамся. Давай, садись, я тебе волосы расчешу, быстрее будет, — она вскочила, усадила горничную на свой табурет и принялась расплетать той косу…

Все уже ушли со двора, остались только девушки в русальих рубахах, несколько старух и совсем дряхлый дед, которому ходить было невмочь. И так в любом дворе, весь город, почитай, собрался на высоком речном берегу. На Купалу добрые люди дома не сидят.

Чаяна молча стояла у гульбища, дожидалась, когда волхва из Ладиного капища с помощью старух закончит готовить отвар. Как все, босая и в белой русальей рубахе, с гладко расчесанными волосами, в которых — ни нитки, не то что ленты, и переплетенными длинные пряди быть не должны. Кругом нее толпились девки, не только с княжьего двора, а со всей улицы и переулочков, не в каждом же дворе русалий отвар варить. У всех белые рубахи, гладко стекающие на спину волосы. Шума-гама не было, но многие переговаривались, пересмеивались, хоть и тихонько — праздник же, да какой! Грустить вроде причины нет. На княжну поглядывали. Княжна и боярышни мало отличались нынче от собственных сенных девок, разве что руками маленькими и слишком белыми. Русалкам это безразлично. Главное — ни оберега, ни даже малой бусины и ни одной цветной нитки! А то не вселится в девку русалий дух, другие русалки заметят чужую, защекотать могут, разума лишить, а то и побить. Старухи так говорят…

Русалок в реках и озерах видимо-невидимо, а воплощаться не каждая из них способна. Потому и приходят девушки-невесты к речке, ничем не защищенные, чтобы на короткое время дать русалкам тела, принять в себя русалий дух, надеть подаренный людьми венок и побегать по зеленой траве, подышать пряным воздухом купальской ночи, полностью отдаться нечеловеческому, исступленному неистовству — потому что в последний раз в этом году дано Даждьбоговым дочкам погулять на земле. Так всегда было, так предками заповедано. Погуляют и спокойно уйдут, а вернутся с Лелей будущей весной.

Говорят, если какая-то девка не выйдет к реке, не захочет отдать себя русалке, то и какая-то из русалок не сможет или не захочет покинуть человечий мир, останется больше срока, а с ней и другие. Или, того хуже, все захотят вернуться, а им оставаться нельзя, их время прошло.

Говорят еще, что однажды, когда мор страшный пришел из низовий Верилы и прокатился много выше Верилога, не отпраздновали Купалу как должно. Хоть волхвы из капища и старались, огни жгли и жертвы принесли, а не ушли русалки. Тем летом на каждом поле находили потоптанное жито, и урожай собрали совсем маленький. Русалки это не со зла, не могут они иначе, живут они так, по-своему, не по-человечьи. А отчего да почему? Этого Велька не знала, да и мало кто взялся бы объяснять. От бабки Аленьи ничего добиться не удалось, только что в том краю, где она родилась, русальих игрищ на Купалу не было. Стало быть, иной какой-то ряд был в тех местах у людей с водяными и лесными девками.

Еще говорят, что на Купалу нельзя русалок разглядывать, а пересчитывать подавно, потому что их непременно окажется больше, чем человечьих девушек, спустившихся к реке. И венков плетут и вешают на прибрежные кусты больше. Потому что некоторые их них, русалок, могут принять собственное воплощение и чужое им не нужно, в своем и выйдут гулять на бережок и бегать по траве. И вообще, не стоит, говорят, приглядываться к тем, кто пляшет у купальих костров, помимо русалок, и леший может из леса выйти на огонек, и болотник с болотницей, и водяной из омута выползти, да и мало ли кто еще! Кикиморы вон страсть как любят среди людей на праздниках поплясать да блинков-пирожков отведать, а у редкой из них хватит силы пригожей девкой или бабой обернуться. Не нужно их, соседей, узнавать-признавать, а тем паче пугаться, не нравится им это…