Демон искушения - Галина Владимировна Романова

— О, боже мой! — выдохнула она, не сдержавшись.

Тамара тут же обернулась на нее и посмотрела с солидарной жалостью.

— Переживешь, милая, — утешила тут же, взяла под руку и повела по тропинке. — Все через это проходят, поверь. Они, мужики, все одинаковые. Банальные вещи говорю, но правильные. Ты не вырывайся, не вырывайся, а лучше послушай старшую подругу.

— Не хочу я вас слушать, — всхлипнула Юля и руку все же выдернула, неприятно было от липких потных пальцев соседки. — Разберусь сама.

— Вот это правильно. Разобраться с ним необходимо. Оставлять на самотек и продолжать делать вид, что ничего не произошло, глупо.

— Почему?

Надо же, как Тамара безошибочно угадала ее трусливое настроение. Она ведь и в самом деле собиралась сделать вид, что ничего не произошло. Собиралась вернуться, заняться стиркой, ужином. Собиралась загрузить себя делами так, чтобы ни на что остальное не было ни сил, ни желания. Чтобы голова гудела от жары и запаха пережаренного масла, а не от мыслей. Чтобы руки дрожали от стиральной доски, а не от желания вцепиться в лживую физиономию мужа, которую всегда считала самой красивой.

Викуся, наверное, тоже так считает. И любит его, наверное, раз звонит по десять раз на дню. Скучает, видимо, без Степана. Без ее — Юлиного — Степана, на которого только у нее и есть права.

— Почему нельзя делать вид, что ничего не произошло?! — уточнила вопрос Тамара, качнув головой так, что заходили ходуном все ее три подбородка. — Да потому, что наказать его следует. Безнаказанность у нас что? Правильно, развращает! Пусти ты все это дело на самотек, оставь без внимания, они и дальше продолжат кувыркаться в койке…

— Не надо, прошу вас! — перебила ее Юля, сморщившись.

Представить себе мужа с другой женщиной в постели оказалось очень больно. Думать, видеть, как он эту другую обнимает, целует, прижимает к себе, укладывает на шелковые простыни, сдвигает с плеч бретельки шелковой сорочки.

Почему-то адюльтер у нее всегда ассоциировался с шелком на койке и телах. Тонкий, струящийся, холодный шелк, который она лично терпеть не могла носить. А уж тем более спать в нем. Это негигиенично. Лучше хлопка еще ничего и никто не придумал для этих целей, в смысле, спать в нем, на нем. Добротный хлопок, не скрипевший под задницей, не высекающий искру при интенсивном движении двух голых тел. Тьфу, сволочи!

Нет! Это невыносимо! Как же он мог вообще?! Уходить каждое утро из дома, каждый вечер возвращаться, ужинать с ней, спать, проводить выходные за городом, а сам…

Находил какие-то промежуточные моменты для свиданий со своей любовницей, может быть, до обеда, может быть, после. Где-то встречался с ней, может, в машине, может, на квартире друга, а то, может, и квартиру снял для Викуси. Средства позволяли, чего не снять.

— Сволочь! — выпалила Юля и остановилась, зажмурившись. — Какая же сволочь! Ненавижу!!! Я с ним разведусь, со скотом!!!

— Ты погоди, погоди горячиться. — Тамара, шумно засопев, снова полезла в сумку за сигаретами. — Развестись всегда успеешь. Только вот зачем? Затем, чтобы Викусе подарок преподнести на блюдечке с голубой каемочкой? Неумно, Юлька. Совсем неумно! В одиночестве мало проку, поверь.

— А что же мне делать?!

— Ну… обдумать прежде всего нужно серьезный разговор. Начать как-то деликатно и…

— Деликатно?! — перебила ее Юля с визгом, надсадив горло. — Деликатно с ним?! С ними обоими?! Да я… Да я не знаю, что сейчас с ним сделаю! Я сейчас убью его, наверное!

— Ну-у, это уж совершенно ни к чему. — Тамара замахала на нее полными руками. — Чего это тебя, подруга, из крайности в крайность? То и вовсе не собиралась ничего ему говорить, а то убью! Так дела не делаются.

— А как? Как они делаются, такие дела?! — Юля смахнула с плеча сумку и уселась прямо на тропинке, подтянув коленки к подбородку. — Я вообще не знаю, как мне теперь быть! Как вести себя! Говорить или не говорить? Не говорить нельзя, вы советуете. А начну говорить, то могу не сдержаться и надаю ему по лицу. Или еще чего хуже!

Тамара попыталась было пристроиться на тропинке рядом с Юлей. Подвернула одну ногу под себя, с третьего раза пристроила грузное тело, поерзала-поерзала, потом встала и со вздохом потянула Юлю с земли:

— Вставай, давай, пошли. Нет проку в этом сидении никакого. Давай вернемся в дом, а там решишь, как и что с ним делать, с кобелем твоим.

Делать ни с кем ничего не пришлось, поскольку кобель на момент их возвращения отсутствовал. Ноутбук был включен. По монитору резво прыгал неоновый шарик, трансформируясь то в эллипс, то в квадрат, в зависимости от какого края отпрыгивал. Очки Степана лежали рядом, мобильного не было.

Снова побежал звонить!

Юля вырвалась из комнаты, едва успев швырнуть сумку на пол. Она сейчас ему задаст! Она сейчас его на месте преступления захватит! Она ему этот долбаный телефон прямо в глотку затолкает в тот самый момент, когда он назовет ненавистное ей имя! Она сейчас…

Степана нигде не было. Ни на летней кухне. Ни возле машин. Ни перед входом. Ни в саду, где наливались соком огромные мохнобокие персики.

Ага! На рынок пошел или в магазин! Ничего, она его и там найдет. Она ему… Она ему сейчас предъявит! Она застолбит свое право быть рядом с ним безо всякого чертового вранья и фальши! Она, если понадобится, и в морду ему даст! Но отдавать никому не собирается! Про развод это она так — погорячилась, брякнула. Не позволит она ни викусям, ни марусям разрывать ее счастье пополам. Она слишком долго в нем беззаботно плескалась, чтобы позволить кому-то пролить хотя бы каплю! Черта им лысого, а не Степку!

Рынок располагался через дорогу. Длинные, крытые шифером прилавки осаждались покупателями, продавцами и осами. Все шумело, галдело, жужжало. Вскрывались с хрустом арбузные бока для демонстрации зрелости. Надламывались абрикосы, отщипывались виноградины, все предлагалось, навязывалось. Всем хотелось продать подороже, а купить подешевле.

— Красавица, а красавица. — В локоть Юли вцепились смуглые пальцы торговца картошкой. — Посмотри, какой картофель! Посмотри, какой крупный и белый. Одной картофелиной семью накормишь…

Семьи почти не осталось, подумала она тут же с горечью, сдирая с локтя навязчивые пальцы. Семья ею создавалась, береглась, пестовалась. Семья, по ее представлениям или заблуждениям теперь уже, у нее прежде всего была. Ее семья! Она так думала, черт возьми! А что на деле? А на деле оказалось, что семьи-то и нет. Вернее, есть, но не для нее одной. Кто-то отхватил от ее счастливой семьи добрую половину и тянул теперь к своему краю. И кого теперь было кормить картошкой? Кого?!

Ее толкали, зазывали, показывали ей вслед язык, кто-то приценивался теперь к ней уже, а не к содержимому прилавков. Юля ничего этого не видела. Метр за метром она сканировала площадь рынка, пытаясь отыскать среди гомонящей толпы Степана. Она шла вперед, возвращалась, крутилась на одном месте. Пару раз хватала за руки незнакомцев, очень похожих со спины на мужа. Нет, не было Степана на рынке. Она только время зря потеряла, толкаясь в толпе.