Нюрнбергский процесс - Сергей Юрьевич Нечаев

месту предстоящей работы, в мрачное, тяжеловесное здание Дворца юстиции на Фюртерштрассе. Оно вместе со связанной с ним подземным ходом тюрьмой чудом уцелело в превращенном в руины средневековом Нюрнберге. Потребовался лишь ремонт, чтобы в 1946 году в этом здании свершилось правосудие».

Надо сказать, что американская армия в 1945 году частично восстановила социальную и транспортную инфраструктуру Нюрнберга, в котором коммунальные услуги, связь, транспорт и жилье — все было местами или полностью разрушено. Армия также занималась установкой телефонов. Только в самом здании Дворца юстиции, в бывшем земельном суде Нюрнберг-Фюрт, американские военные протянули почти 200 километров телефонных проводов и установили телеграфное оборудование, позволявшее журналистам передавать по всему миру более 100 тысяч слов в день.

Полковник Роберт Джошуа Джилл руководил ремонтными работами, используя на них как армейские части, так и многочисленных военнопленных.

Еще в середине лета 1945 года здание суда представляло собой руины, которые использовались в качестве базы отдыха для американских зенитчиков.

До войны зал судебных заседаний вмещал только 200 человек — его необходимо было расширить до 500 мест. Предполагалось выделить 250 мест для журналистов и создать отдельную галерею для 130 зрителей.

В таких делах, да еще в спешке — как же без проблем…

В августе при попытке ремонта и расширения в зале провалился пол. Тем не менее, когда представители обвинения прилетели в город 17–18 августа, они увидели, что все уже практически готово.

20 ноября 1945 года, в 10 часов утра по местному (в 12 часов по московскому) времени, состоялось первое заседание Международного военного трибунала.

Адвокаты и подсудимые 4 декабря 1945 года

В своей книге «Нюрнберг: перед судом истории» М. Ю. Рагинский писал:

«Зал заседаний. Он явно недостаточен для суда, привлекшего внимание всего мира. Соорудили балкон для посетителей, но и это дало немного: зал вместе с балконом вмещал всего около 400 человек. Пришлось создать бюро по распределению мест, чтобы установить тут какой-то порядок.

В зале судебных заседаний все время горел искусственный свет, настолько яркий и утомительный, что приходилось часто надевать черные очки. Наглухо были закрыты тяжелыми портьерами окна, рассеянный свет скрытых светильников тонул в темной зелени мраморной отделки стен. Сюда не доходили звуки, солнечные лучи, дыхание ветра. Во весь пол — зеленоватый, заглушавший шаги ковер. Стены зала облицованы дубовой панелью. Одна из филенок облицовки отодвигалась в сторону и открывала вход в лифт».

А вот описание переводчицы Т. С. Ступниковой:

«Зал небольшой, стены его облицованы дубовыми панелями и местами украшены темно-зеленым мрамором. На полу — заглушающий шаги ковер, окна наглухо зашторены тяжелыми портьерами, скрытые светильники освещают помещение рассеянным светом, так что зал кажется полностью изолированным от внешнего мира».

Кстати, с Татьяной Сергеевной произошла одна очень интересная история, связанная с Дворцом юстиции и переходом к тюрьме.

Однажды она задержалась на своем рабочем месте во Дворце юстиции и не заметила, что ее коллеги уже пошли к автобусу, который ждал за оградой. В результате ей пришлось самостоятельно искать дорогу к выходу. Она была недавним фронтовым разведчиком, но эта простая на первый взгляд задача оказалась ей не по плечу. Она не обнаружила никаких указателей и пошла наугад по бесконечным коридорам, переходам и лестницам. Все ее попытки найти выход из лабиринта оказались безуспешными, а кругом никого не было, чтобы спросить. Чувствуя, что заблудилась, она ускорила шаг. Мысль о том, что автобус уедет без нее и что она в чужом городе без денег и без точного адреса вряд ли доберется к ночи до своего жилища, повергла ее в уныние.

«В конце перехода была дверь без таблички, — вспоминала Ступникова, — я толкнула ее и… В тот же миг оказалась во власти двух здоровенных солдат, представителей американской военной полиции — Military Police, или сокращенно MP (эм-пи). Они, не говоря ни слова, подхватили меня под руки, куда-то повели и втолкнули в комнату с зарешеченным окном. Меня арестовали, заперли! Я в тюрьме. Эта мысль мгновенно пронизала меня и лишила дара речи. Сомнений быть не могло. Хорошо знакомые мне по Бутырской тюрьме, куда я ходила на свидание с отцом, тюремные окна во всех странах похожи друг на друга. Их главная примета — решетка. Откуда-то изнутри подползло к горлу всепоглощающее чувство страха, оно душило меня, и в голову стали приходить пугающие мысли. Что скажет американское тюремное начальство? Как объяснить ему, к тому же на доступном мне „англо-немецком“ языке, мое появление в здании тюрьмы, куда во все времена и во всем мире вход без особого разрешения строго воспрещен? Но еще страшнее казалась другая опасность, грозившая не только мне, но и моим близким в Москве, опасность, которую можно назвать одним понятным каждому советскому человеку того времени коротким словом — ГУЛАГ. Эта опасность была вполне реальной, ибо в моем случае речь шла о вполне „тайной“, не предусмотренной советскими спецслужбами встрече с иностранцами. Да к тому же еще на территории тюрьмы, в которой содержались главные нацистские преступники. Для советского следователя 40-х годов состав преступления был налицо и не требовал никаких дополнительных доказательств. Оставалось только назвать меня агентом американской или даже нацистской разведки, корни которой, несомненно, сохранились в американской зоне оккупации».

Такое развитие событий казалось ей неизбежным. Но в подобных мрачных раздумьях она провела лишь несколько минут. Внезапно дверь распахнулась, и в сопровождении американского офицера и двух уже знакомых ей «эм-пи» появился… русский переводчик Костя.

Оказалось, что коллеги заметили отсутствие переводчицы, подняли тревогу и срочно отрядили Константина на поиски пропавшей, а сами остались терпеливо ждать в автобусе. Так что эта история оказалась со счастливым концом. А переводчик Костя — это филолог Константин Валерьянович Цуринов, который вскоре стал мужем Татьяны Ступниковой.

Наконец — мы в зале, где заседает Международный военный трибунал. Первое, что бросается в глаза, — отсутствие дневного света: окна наглухо зашторены. А мне почему-то хотелось, чтобы этот зал заливали веселые, солнечные лучи и через широкие окна, нарушая суровую размеренность судебной процедуры, сюда врывались бы многообразные звуки улицы. Пусть преступники чувствуют, что жизнь вопреки их стараниям не прекратилась, что она прекрасна. Зал отделан темно-зеленым мрамором. На стенах барельефы — символы правосудия. Здесь неторопливо, тщательно, с почти патологоанатомической точностью вскрывается и изучается политика целого государства и его правительства. Судьи и все присутствующие внимательно слушают прокуроров, свидетелей, подсудимых и их защитников. Каждые 25 минут меняются стенографистки (к концу дня должна