Китайская головоломка - Аркадий Жемчугов

Конкретность мышления влекла за собой склонность к образности, символике и даже магии числа или устойчивого выражения. При этом символика, образность выражения мысли, использование устойчивых словосочетаний всегда были строго однозначны, не вызывали никаких сомнений и кривотолков по поводу того, что за ними кроется. Все выглядело конкретно-наглядным. Выражение «борьба против пяти зол» предельно четко говорит китайцу, о каком движении идет речь и какие пять зол имеются в виду. Двух слов «банда четырех» достаточно, чтобы китаец вспомнил, о каких четырех лицах идет речь и в связи с какими конкретными событиями.

Кроме того, повтор, монотонное употребление этих устойчивых форм в выступлениях представителей власти и в средствах массовой информации не только не делают их «затасканными», но, наоборот, придают все большую убедительность и важность. Вспомним хотя бы историю с «серьезными предупреждениями», которые направлялись американцам всякий раз, когда их самолеты нарушали воздушное пространство Китая. В общей сложности в 6070 годах прошлого века китайцы сделали почти 500 таких «серьезных предупреждений». Европейцы воспринимали их с усмешкой. Для китайца же каждое новое предупреждение подчеркивало важность и серьезность момента, укрепляло его решимость не отступать.

О том, что почти полтысячи «серьезных предупреждений» не были пустым и забавным своей педантичностью с нумерацией сотрясением воздуха, пекинское руководство достаточно доходчиво и убедительно продемонстрировало Вашингтону в 2001 году, когда беспардонно вторгшийся в воздушное пространство Китая американский самолет электронной разведки ЕР-3 был интернирован на острове Хайнань. Руководители КНР в этой ситуации действовали просто изумительно. В течение десяти (!) дней они не торопясь разыгрывали столь хорошо известную миру американскую карту «ценности жизни и свободы» своих граждан — 24 интернированных членов экипажа. В конечном счете китайцы согласились, разумеется, «по соображениям гуманности» освободить их, но прежде буквально выдавили из американцев официальное извинение. «Мы очень сожалеем о том, что наш самолет вошел в воздушное пространство Китая и совершил посадку, не имея на то разрешения», — говорилось в документе правительства США.

Так же великолепно была обыграна китайцами и проблема передачи американцам разобранного на части самолета-разведчика. Американская сторона яростно протестовала против демонтажа сверхсекретного оборудования, которым был напичкан самолет. В ход были пущены угрозы применения против Китая экономических санкций. Китайцы же, в полном соответствии с канонами конфуцианства, посчитали это обстоятельство за слабость и гордо заявили в ответ, что «суверенитетом не торгуют». Опять же типично конфуцианская позиция «ничего недеяния», которой Пекин придерживался в течение последующих месяцев, принесла свои результаты: американцы получили свой самолет и секретное оборудование, тщательно изученное к тому времени китайскими экспертами, после того, как выплатили Пекину 1 миллион долларов. Китайцы же, одержав полную моральную победу, продемонстрировали миру роль «китайского фактора» в международной политике, а заодно и «лимиты американского всесилия».

Начиная с эпохи Хань конфуцианство приобретает статус официальной государственной идеологии Поднебесной. Жесткая догма, каждый элемент которой досконально прописан и подлежит неукоснительному исполнению, практически определила основные параметры китайской цивилизации.

С этого момента ни один сдвиг в политической и государственной жизни Китая не обходился без оглядки на Учителя. На него ссылались, цитировали для обоснования тех или иных нововведений. И Учитель представлялся реформатором или даже революционером. Когда же возникала необходимость отстоять в неприкосновенности прежние порядки, не позволить новому поглотить старое, тогда опять же ссылались на Конфуция, на его изречения и наставления. И он выглядел великим мыслителем древности, ратовавшим за возврат к прошлому, возводившим в идеал древние обычаи, нормы, традиции.

В частности, так обращались с Конфуцием и его учением в 1966–1976 годах, в «десятилетие великого хаоса», в период так называемой «великой пролетарской культурной революции», развязанной по личной инициативе Мао Цзэдуна. Тогда одна из первейших и важнейших целей хунвэйбиновского разгула состояла в том, чтобы разрушить традиционную китайскую семью — этот столп конфуцианства.

Социальной единицей в Срединном государстве и обществе в отличие от Запада всегда был не индивидуум, не «эго», а коллектив, семья, точнее род, экономической базой которого служили земельные наделы их общая собственность. Доходы с этих наделов использовались помимо прочего и прежде всего на организацию ритуалов, связанных с поклонением умершим, с культом предков. Демонстрировавшаяся во время этих ритуалов семейная солидарность и сыновья почтительность призваны были иллюстрировать незыблемость семейно-родовых традиций.

Многие годы изучавший эту проблему С. М. Георгиевский писал: «Истинными правителями семейства являются его усопшие предки, их всесильная воля священна для потомков. Что касается главы семейства, то он, как первородный сын, по требованию культа предков наследует звание главного семейного жреца и, как посредник между членами семьи и предками, облекается властью законодателя, судьи, администратора; но эта власть не в его собственно руках заключается — она принадлежит предкам и через него получает только реальное осуществление. Таким образом, вся постановка древнекитайского семейства определялась культом предков, незримо живущих за гробом».

Культом предков объясняется и то, что каждый китаец, независимо от его происхождения, социального положения и т. п., с наступлением преклонного возраста старается вернуться на свою малую родину, чтобы там, на родовом кладбище своих предков, найти свое последнее пристанище. Зов крови неодолим.

Когда Мао Цзэдун 1 октября 1949 года провозглашал создание Китайской Народной Республики, вместе с ним на трибуне на площади Тяньаньмынь помимо его соратников Чжоу Эньлая, Лю Шаоци, Чжу Дэ и др. — находился китайский эмигрант Чэнь Цзягэн, выходец из провинции Фуцзянь, где его на местном диалекте именовали Тан Каки. Он родился в пригороде Сямэня, местечке Цзимэй в 1874 году. Однако большую часть жизни крупный промышленник, один из богатейших представителей китайской диаспоры, провел в Сингапуре. Прославился своей благотворительной деятельностью на ниве служения чжунхуа. Основал или субсидировал в районах проживания китайских эмигрантов — хуацяо в ЮВА более 80 различных социально-культурных и образовательных организаций. Среди них — университеты, средние и начальные школы, культурные и спортивные центры. В родном Сямэне на его средства построен целый комплекс учебных заведений, включая университет. Он был признан «образцовым хуацяо», «гордостью Родины». Избирался заместителем председателя Народного политического консультативного совета, одного из престижнейших органов власти в КНР, был членом Постоянного комитета ВСНП, возглавлял Всекитайский союз вернувшихся на родину хуацяо. В 1961 году он умер. Но похоронили его не по статусу, не на правительственном кладбище Бабаошань, а согласно его последней воле в Цзимэе, на родовом кладбище, где покоится прах его предков, в полном соответствии с канонами конфуцианства.