Нежность Аксель - Франсуаза Бурден

— Давай не будем спорить, — прошептала она. — Я очень люблю тебя, Дуг, я на самом деле хотела бы тебе помочь.

— Чем, бедная моя? Чем…

Ей показалось, что она тронула его, потому что он смотрел ласково.

— Ты должна знать, что не так давно я звонил Джервису. У меня была надежда, что он не настолько туп и не такой злой, как Бен, но это настоящее ничтожество. Как бы там ни было, он ничего не знает, он не вправе ничего решать, к тому же ему, будто он король, наплевать на все.

— Нет, ты ошибаешься! Джервис говорил о тебе с Беном, но…

— Но я его не устраиваю, да? Я никогда его не устраивал. Ни в чем. Вероятно, в каждом поколении должен быть свой простачок!

Намек на Констана был настолько жестоким, что Аксель, несмотря на свои добрые намерения, не сдержалась.

— Не будь таким, Дуг. Ты действительно ненавидишь всю семью? Констан вовсе не идиот, и к тому же он ангельски терпелив с нами.

— Вовсе не идиот, неужели? — воскликнул брат, повышая голос. — Не считая того, что он не отличает лошадь от козы! Что касается семьи, то я считаю, что у меня ее больше нет.

Аксель заметила, что метрдотель готов подойти к их столику. Жестом она дала знак Дугласу говорить тише, но он уже был на взводе и не собирался останавливаться на полпути.

— Даже ты, бедная девочка, со своей фальшивой доброжелательностью и жалостливыми улыбками, даже ты не смогла протянуть мне руку из боязни пойти против старика. Сейчас я гнию в крысиной дыре, а вы нежитесь в шелках! Послушай, мне все это отвратительно…

Швырнув салфетку на стол, он поднялся и пересек зал ресторана большими шагами.

Ошеломленной Аксель понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Большинство клиентов старались не смотреть в ее сторону, но в воздухе повисло выразительное молчание.

— Будьте добры… — сказала она, делая знак метрдотелю.

Он быстро подошел — с улыбкой и профессионально любезным видом.

— Вы можете принести счет?

— Разумеется, мадемуазель Монтгомери. Но если вы желаете уплатить в баре…

Он прошел вперед, показывая, как выйти из зала, и Аксель с высоко поднятой головой последовала за ним. Она не заметила двух мужчин, сидевших за столиком возле двери, которые делали вид, будто их интересует лишь содержимое тарелок, однако не упустили ни малейшей подробности разыгравшейся сцены. Когда она вышла, они обменялись понимающими взглядами.

— Мне кажется, — шепнул один, — парень созрел, нужно только сорвать плод.

Второй молча покачал головой и повернулся к столику, который покинул сначала Дуглас, затем Аксель.

— Эти Монтгомери… — проговорил он мечтательно. — Должна же и у них быть ахиллесова пята, правда? Думаю, мы нашли решение, но нужно показать себя дипломатами.

Чрезвычайно обрадованные увиденным, они подняли стаканы и чокнулись.

* * *

Привыкшей рано ложиться и вставать Аксель хотелось спать, тем не менее она изо всех сил старалась держаться. Ужин, приготовленный госпожой Маршан, был великолепен. Если славной женщине не всегда хватало вкуса, то она восполняла его прекрасной кухней. Каждое утро, за исключением выходных, она приходила на три часа заниматься хозяйством. Она ворчала по поводу невообразимого беспорядка в доме и соглашалась на несколько внеурочных часов в случае приема. В этот вечер ее говядина с аппетитным пюре из свежих овощей, а затем несравненные «lies flottantes»[3]вызвали единодушное одобрение.

Когда они перешли к кофе, Жан Стауб объявил, что готов передать шесть своих лошадей Монтгомери. Он не был удовлетворен нынешним тренером из Шантийи, хотел попробовать другую конюшню и прислушался к мнению одного из друзей, расхваливавшего Бенедикта. Было заметно, что Стауб колеблется, видя перед собой несколько странный дуэт из пожилого мужчины в инвалидной коляске и совсем молоденькой женщины, однако готов пойти на риск. Правда, учитывая результаты семьи Монтгомери, риск этот был весьма незначительным. Бенедикт, между прочим, несколько раз подчеркнул, что на счету Аксель огромное число побед, а это говорит само за себя.

Анриетта Стауб, молчаливая и бесцветная, предоставила слово мужу, а их сын, Ксавье, казалось, никак не мог понять, что он здесь делает. За ужином молодой человек, тем не менее, завязал разговор с Констаном, и они обсуждали что угодно, только не лошадей.

Чтобы скрыть зевоту, Аксель поднялась с места и под предлогом, что идет варить еще одну порцию кофе, удалилась. На кухне, слегка приведенной госпожой Маршан в порядок, она выпила большой стакан ледяной воды. Сколько эти люди еще будут сидеть? Сделка заключена, почему бы им не отправиться домой? Она бросила взгляд на часы: был уже час ночи.

— Простите, мне тоже захотелось воды, — услышала она голос Ксавье Стауба прямо у себя за спиной.

Резко обернувшись, Аксель увидела молодого человека возле стойки, а ведь она не слышала, как он вошел.

— Конечно…

Она с вымученной улыбкой подала ему стакан и смотрела, как он пьет большими глотками.

— Выбранные вами вина были действительно чудесными, — галантно заметил он, — но алкоголь не утоляет жажду.

Он казался таким же усталым, как и она, с кругами под глазами. С виду она дала бы ему лет тридцать. Он был очень высокого роста, темноволосым, скорее худым и не слишком симпатичным. Должно быть, родители чуть ли не силой затащили его на этот ужин, и он, без сомнения, хотел поскорее уйти.

— У нас не было возможности поболтать за столом, — добавил он, облокачиваясь на стойку.

— Насколько я поняла, лошади — не ваша любимая тема для разговора.

— О господи, нет… На самом деле это конек отца. А точнее, отражение его успехов в обществе.

Слова были достаточно циничными, и Аксель почувствовала раздражение.

— Возможно, он их любит, — напомнила она ледяным тоном.

— Вы смеетесь? Как только они уже не могут двигаться достаточно быстро, он их отправляет на скотобойню. Все, чего он желает, — это видеть «победу своих цветов», как он выражается. Даже деньги не идут в счет, всем управляет тщеславие.

Аксель в растерянности смотрела на него. Ей нечего было ответить, и она стала заправлять вторую кофеварку. В присутствии этого человека она чувствовала себя неуютно, но он не шевелился, молча глядя на нее. Через минуту он вздохнул:

— Я вел себя грубо, и мне искренне жаль. Мне не нужно было приходить сюда, но я хотел сделать приятное матери, с которой редко вижусь. Она так настаивала, однако…

— Прошу вас, не извиняйтесь. Это не имеет никакого значения.

И с кофеваркой в руках она прошла в гостиную — ей хотелось поскорее распрощаться с гостями. Жан Стауб, поставив на подлокотник дивана рюмку с арманьяком, курил сигару и продолжал беседу с Бенедиктом. Анриетта тихонько объясняла Констану, как поступать с черенками роз.