На веки вечные. Книга 2. И воздастся вам... - Александр Звягинцев

Из воспоминаний французского партизана

Распрощавшись с Трубецкой, Ребров, подумав, решил вернуться в «Гранд-отель»: в конце концов, задачу наблюдать за происходящим и делать выводы никто не отменял. Припарковав машину, он вдруг ясно услышал два выстрела.

От громоздкого черного автомобиля, стоящего совсем недалеко от входа в отель, в сторону развалин бежал человек с пистолетом. На мгновение остановившись, человек обернулся и тут же пропал среди обрушенных стен…

Когда Ребров подбежал к машине, он увидел, что правая дверца распахнута, а шофер, сержант Советской армии, лежит головой на руле.

— Живой? — спросил Ребров, осторожно откидывая тело на спинку сиденья.

Сержант застонал.

— Кто стрелял? Кто это был?

— Американец, — еле слышно прошептал сержант. — Форма американская…

От отеля к автомобилю, рядом с которым стреляли, уже неслась американская военная полиция. Когда они подбежали, сержант был уже мертв.

— Американцы звонят, извиняются, — сказал Руденко, положив трубку телефона. Он обвел взглядом присутствующих. На утреннее совещание в кабинете Руденко, едва успевавшего отвечать на звонки, были приглашены Покровский, Зоря, Александров, Филин и Ребров, как непосредственный свидетель происшедшего.

— Не верят они, что это мог сделать американец, — разводит руками Руденко. — Говорят, что ваш сотрудник ошибся или не расслышал… Товарищ Ребров, так ты точно расслышал, что сказал сержант?

— Точно. Ошибиться я не мог, — Ребров встал, чтобы его ответ звучал как можно убедительнее, по-официальному.

— Да ты сиди, — махнул рукой Руденко.

— Но, товарищ генерал, — вмешался Филин, с которым Ребров поздно ночью обсуждал ситуацию. — Это не значит, что это был именно американский военнослужащий. На кой им это нужно?

— То есть?

— Это мог быть немец, раздобывший американскую форму. Кстати, убежал-то именно в сторону развалин, где раньше работали военнопленные… Это мог быть один из них.

— Мог-то он мог, да поди теперь разбери… Главное, на кой ему это было нужно?

— Все говорят, что это было покушение на вас, Роман Андреевич. Журналисты уже передали эту версию в газеты… — вмешался Покровский. — А покушение на вас, главного обвинителя от СССР, это уже очень серьезно. И очень многим на руку.

— Многим — это не разговор, — отрезал Руденко. — Кому именно? Что я Москве докладывать буду? И главное — как это может отразиться на процессе? Вот что меня тревожит.

— Ну, давайте еще раз подумаем, что же именно произошло. С самого начала, — спокойно сказал Филин. — Стрелять именно в сержанта Бубнова — кому это нужно? Какой тут смысл?… Можно допустить, что стреляли просто в члена советской делегации — неважно в кого. Просто из слепой ненависти к русским. Но тогда зачем это делать прямо у «Гранд-отеля» и именно во время приема по поводу начала процесса?.. Скорее всего, рассчитывали, что в машине находился кто-то, кроме шофера. А нападавший просто не разобрался в темноте и спешке, что в ней никого нет… Вы этой машиной часто пользуетесь, Роман Андреевич?

— Несколько раз ездил.

— Значит, вариант покушения именно на вас в принципе реален…

— Да все тут ясно, — рубанул воздух ладонью Покровский. — Покушались именно на Романа Андреевича. А смысл очень простой — прервать работу трибунала или вовсе сорвать ее!

— Могли рассчитывать поссорить делегации, — вступил в разговор Александров. — Главный советский обвинитель убит в американской зоне оккупации. Сразу возникает миллион вопросов. Что — прошляпили? Или сознательно допустили? На глазах у сотен журналистов со всего мира! Тут такой скандал развернется, что ого-го!

— Да, — вздыхает Руденко, — небо покажется с овчинку.

— Шум уже поднялся, а мы молчим, — подал голос Зоря. — Может, надо сделать какое-то заявление? Выразить протест?

— А что это даст? — не согласился Филин. — Американцы и так землю роют — вон Реброва чуть не загребли, мы его еле отбили… Наш протест в данной ситуации будет выглядеть только как нагнетание обстановки. А нам нагнетание вокруг процесса ни к чему.

— Согласен с тобой, Сергей Иванович, — подвел итог Руденко. — Думаю, спешить не надо. Для нас главное — процесс. Он должен идти нормально, столько сил в него вложено, такое значение весь мир ему придает… Пусть американцы занимаются расследованием, посмотрим, что они выяснят, кого поймают…

— Думаю, никого, — откинулся на спинку кресла Филин. — Им это не выгодно. Если убийца немец — налицо разгильдяйство с их стороны. Если американец — еще хуже.

— Ну, пусть тогда чувствуют себя перед нами виноватыми, — усмехнулся Руденко. — Это не помешает. В случае чего — напомним, что за ними должок имеется.

— Идиоты! Сто раз идиоты! Тысячу раз идиоты! Миллион!.. Убили русского шофера… Зачем? Чего они этим хотели добиться?

Барон был в гневе. Его буквально трясло.

— Только разозлили американцев! Русские теперь могут потребовать более жесткого отношения к немцам! Твой друг, которого ты так расхваливал, имеет отношение к этому маразму?

Олаф покачал головой. Он сидел в кресле, а обычно спокойный барон как тигр метался по своему кабинету.

— Это, конечно, глупо, господин барон, но…

— Что? Какое тут может быть «но»?

— Многие немцы просто в отчаянии. Когда я вижу их на улицах с какими-то узлами в руках, что-то везущих на телегах и велосипедах, они представляются мне призраками, которым уже нет места на земле Германии… Призраками с пустыми глазами. Люди просто сходят с ума от унижения, которому, кажется, уже никогда не будет конца!

— И поэтому надо убивать русского шофера в звании сержанта?

— Думаю, целью все-таки был русский генерал. Если бы это удалось, то…

— Если бы! — сардонически засмеялся барон. — Если бы Германия выиграла войну, сейчас бы она диктовала условия! Кстати, не представляю себе, что случилось бы, если бы убили главного русского обвинителя? Что изменилось бы?.. Русские назначили бы нового обвинителя и удесятерили свою жесткость. И им бы никто не возражал. Но убили простого шофера! Непростительная глупость! Я убеждал американцев, что мы контролируем все немецкие силы здесь, что никаких сюрпризов и эксцессов не будет… А теперь я выгляжу перед ними как хвастливый петух, который ничего не может сделать. А значит, ничего не может требовать!

— Можно сказать им, что это был свихнувшийся фанатик. Одиночка! Такие есть.

Барон укоризненно посмотрел на Олафа.

— Именно так я и сказал им. Потому что больше сказать просто нечего. Но этого слишком мало, катастрофически мало!.. Мы должны доказывать, что без нас американцам не справиться! После того, что случилось, нам теперь нужно продемонстрировать им свою значимость и незаменимость. Кое-что я уже предпринял.