Слабых несет ветер - Галина Щербакова

— Я этого не заслужил, — ответил Павел.

— Вы заслужите! Заслужите! — кричала она и вела их в свою комнату, которая была много меньше, но светлее Павловой, и вид из окна у нее был другой, зеленый и с большим куском неба. — Слушайте меня. Я умру, если мы не договоримся.

Не с первого раза, но Павел наконец понял, что от него хотят.

В Москве у соседки дочь и внук. Разошлась с мужем.

(«Теперь это дело нехитрое».) Они как-то там разменялись.

Девочке досталась однокомнатка на окраине, а мужу — огромная комната в коммуналке с окнами на Христа Спасителя. Ездить на работу девочке полтора часа. Не успевает вечером в садик. Скандалы. Нервы у ребенка. Я здесь. Я могу устроить ее к себе на работу. Мы с ней зубные техники. Но нет обменного варианта. Никто не хочет ехать из центра Ленинграда в какое-то там Лианозово. Хотя квартирка отдельная. Просто куколка. Вы человек неоседлый.

Вас тут нет вообще. Какая вам разница, куда приезжать на раз? Если есть моральный ущерб — экономического никакого, вы в плюсе — я готова его возместить. Мне надо скоро, надо вчера. Ребенка, за которым приходит поздно мать, щиплет сторожиха. У него в синяках все ручки и попка. Ну какая вам разница, если вас тут нет?

Это было сказано круто: «Вас нет». Он мечтал вернуться сюда, но он не ощутил эту комнату как свою. Он думал — из-за присутствия Тони. Но если честно, Ленинград был городом его другой жизни. В которую ему уже не вернуться. Не вернется он и к своему матрасу, стоящему на попа. Так, может, пусть будет Москва? Там память о дочери. Там где-то в необъятности города живет призрак женщины, которая приходила к нему ночью. И еще та, что одарила рубашкой. Москва поставила свои манки.

— Как считаешь? — спросил он Тоню.

У Тони глаза растворились так, что Павел замер, дивясь их цвету: ну чистый изумруд. А соседка уже вокруг Тони колготится: Москва, она, мол, столица, это ведь не халам-балам, товарищи-господа, и возможности там не нашим чета. Петербург — город с несчастной судьбой.

Помогите, Христа ради, щипаному ребенку.

— Хорошо, хорошо, — сказал Павел. — Мы вас поняли, дайте нам в себя прийти и к себе войти.

— Но вы думайте, конечно, думайте, но думайте и соглашайтесь.

В своей комнате Павел просто рухнул на диван и расхохотался.

Тоня же стала собирать свою сумку.

— Ну, что ты на это скажешь? — смеясь, спросил Павел.

Она ведь не видела его смеющимся, а он хорошо смеется, душой. И лицо у него делается другим, без дикости. Но к ней это не имеет никакого отношения. Она все сказала.

— Это как вам нравится! — ответила она.

— Ну а тебе? — настаивал Павел. — Тебе бы где лучше жилось?

— Мне что-нибудь попроще, — сказала Тоня. — Такие города мне не по карману, да и не по характеру.

— В общежитии, что ли, лучше? — сердито спросил Павел.

— Хуже! — сердито ответила. И они оба засмеялись — такая складная на двоих случилась у них злость.

Он встал с дивана, вырвал из рук Тони сумочку и посадил ее рядом с собой.

— Я, конечно, мужик диковатый и, может, даже с придурью, но мне очень хочется ребенка. Искать кого-то, чтоб жениться, не буду никогда, но ты уже случилась. И глаза у тебя такие, что помереть можно. Ну что тебе стоит попробовать, а вдруг я не самый последний на этой земле? Я не дерусь, не щиплюсь… Я просто слегка каменный… Но из камней дома получаются крепкие… У тебя ниточка на подоле, дай оборву. — И он оборвал и обмотал ее вокруг пальца, осталось чуток. Он взял Тонину руку — ниточки хватило и на ее палец.

— Видишь, — сказал он, — я ее давно приметил, пока ты стояла в очереди. Обручимся ниточкой?

Она долго плакала у него на груди, просто слезы потекли сами собой, плакала и думала, что полагающееся по случаю слово сказано не было, но, оказывается, была ниточка, ровнехонько на два их пальца. А ребеночка ей хочется, но, как сказал Павел, не пойдешь же искать специального мужчину, если уже узелок завязался с этим. И хотя слово главное сказано не было, но именно на этого мужчину у нее трепыхается сердце. Как-то так случилось, но возможность помочь плачущему в детсадике ребенку стала главной для Тони, а Павел сказал, что ему чуть-чуть жалко комнату и Питер, но начинать новую жизнь надо с нового места.

Соседка все хлопоты взяла на себя, Павел отдал ей паспорт. Вот с Тоней было сложнее. Ей надо было ехать и выписываться, но Павел сказал, что все это мура собачья, никому не нужная. Поселятся в Москве по законному ордеру, а там будет видно. Можно будет и съездить вместе или потерять это к чертовой матери. Соседка предложила не трогать мебель, а оставить все как есть, и дочь ее оставит в своей квартире все как есть. "Это будет и дешевле, и спокойнее. А антиквариата ни у вас, ни у нее.

Доски. Возьмите, что вам дорого". Павел открывал дверцы, высовывал ящики, но ни от чего не вздрагивало сердце.

— Посмотрите еще ваш шкаф в кухне.

Ну, там совсем была одна ерунда. Он встал на табуретку, чтобы посмотреть верхнюю полку. В самом углу ее стояла прикрытая полотенцем супница. Бог ты мой! Из-за нее была свара с женой, а он ей доказывал, что все супницы кончились еще в его детстве. Оказалось, что одна, правда, с отбитой ручкой, дождалась его. Сама ручка лежала в супнице, она гремела, когда он ее доставал.

— Я ее возьму, — сказал Павел.

— Я к ней приглядывалась, — честно сказала соседка. — Она хороших кровей, но вряд ли ее можно реставрировать. Очень будет заметно. Но берите, если екнуло.

Иногда именно на такое екает…

Вечером они сдали Тонин билет и взяли два билета в Москву. Потом на такси ехали через Москву на север, мимо выставки, дальше, дальше… За каким-то мостом свернули в переулок. Пятиэтажный дом смотрел на железную дорогу, но был весь в зелени, на площадке третьего этажа их ждала молодая женщина, очень похожая на свою маму. У нее были испуганные глаза, и она как бы стеснялась своей квартиры.

Тоне же квартира понравилась сразу, чистенькая, окно во двор, — значит, не будет стучать дорога. Все маленькое, коридор, кухня, но большего у нее и не было никогда. Павел же, как назло, цеплялся плечами за проемы дверей, а головой за люстру.

— Понятно, — сказал он, — это не мой размер. А швы выпустить нельзя? Как тебя зовут? — спросил он. Или будем чваниться по всем правилам?

— Чваньтесь, — засмеялась женщина. — Денег своих у меня нет, но мой бывший, который от крестов за окном стал как бы новообращенным, дал мне тысячу долларов для доплаты за низкий рост и узкие швы. Я понимаю…

— Что вы понимаете? — спросил Павел. — Я, было дело" жил в норе, из которой зверь ушел.

Я жил зимой на дебаркадере, а когда треснул лед, меня затащили в ледяную воду доски. Но это я так… Чтобы вы не думали, что я только вчера из Петродворца и хочу ходить по анфиладе. Нет. Вам надо к маме, а мне надо, чтоб ей понравилось. — И Павел приобнял Тоню. — Она моя жена, но мы еще не расписаны.