Слабых несет ветер - Галина Щербакова

Хозяева так и не возвращались, и не было от них ни слуху ни духу. Тоню выписали, строго наказав время от времени мерить давление, не есть острого и жирного, не подымать тяжелое, а главное — не нервничать.

Павел отвел ее домой, сходил в свою комнату, где на его кровати спал парень с белыми нечистыми ногами. Он посчитал свою наличность — ни о каком билете в Москву и речи быть не могло.

Собственно, выхода не было, и он вернулся в тот кривой домишко, в котором было чисто, где крылечко было что надо, где он приладил у рябины лавочку со спинкой для отдыха женщины с костылем. Ел картошку с капустой, варил суп с грибами. Жил, одним словом.

От хозяев не было вестей, вернулись сами. Он не узнал дружбана в сером полосатом костюме и в шляпе на затылке, а женщину он не знал вообще — тяжелая, большая, она вдавливала костыль в землю гораздо выше резинового наконечника. Она оглядела дом, двор, лавочку, посмотрела на мужа и сказала как-то необидно, но с большим внутренним подтекстом:

— Видишь, какой ты бесконечный козел.

Павел сказал, что у него было время и дело шло в охотку, но он уже беспокоился, что их все нет и нет, ему пора уже делать свои дела, но не мог он все бросить.

— Я понимаю, — сказал хозяин, — когда красоту сделаешь, ее бросать жалко.

— Заплати ему за все, — сказала женщина.

— А как же! — сказал хозяин.

Женщина пошла в дом и оттуда вернулась почти со слезами.

— Иди, козел, посмотри, какую он нам чистоту развел.

Особенно ее умилила фотка на стене, а на плите в сверкающей кастрюле пах горячий суп.

— Одним мигом, — сказал хозяин и вынул из чемодана пол-литру.

Ели суп, и Павел слушал историю, которая если и случается, то в России с Иванушками-дурачками. Оказывается, они вернулись богатыми. Первые деньги выпали, когда грузовик наехал на женщину. Чтоб она не подавала в суд на водилу, тот, кому принадлежал груз («Оружие, Паша, оружие с военной базы!»), заплатил нам одним махом тыщу «зеленых», а другим, когда пришлось ломать кость ноги, — еще тыщу. Ну, и билет купил обратный, а на дорогу дал уже рублями. Я их и не считал. Родне мы, конечно, ничего не сказали, понимаешь, ведь убили бы… Но там, Паша, на Дусю было оставлено наследство — домик. Мы им сказали, мол, берем и остаемся жить. Я это сказал для понта, Паша. Мне тот климат не подходит, там уже в апреле жара и воздух не тот, Паша. С говнецом воздух, Паша, не поверишь, но именно с ним. Ну нам и предложили за домик эти их дурные деньги. Я сказал: вы что? Я ж в России живу! Ну, они скрипом, скрипом дали нам пятьсот «зеленых». Паша, «зелень» вся цела. Доехали на выданных нам в дорогу рублях. И еще на них поживем.

— Заплати, — сказала Дуся.

— Значит, так, — ответил хозяин. — Сколько ты мне дал на дорогу? Восемьсот рублей? Ну, теперь за все остальное, как считаешь? Но если я отдам тебе рубли, где я тут буду менять «зеленые»? Бери, Паша, «зеленые», как ты считаешь, Дуся?

— Отдай ему триста «зеленых» за все про все. Я в такой чистоте не жила с детства.

Павел не хотел брать лишнего, но с выпивки в голове заклинило. Он что-то множил, вычитал, но ему все казалось, что остается момент надувательства «бесконечного козла». Его как-то ошарашило определение, почему именно бесконечный, козлы очень даже конечны, они, можно сказать, обреченные твари, а бесконечность — прежде всего нескончаемость. Спросить Дусю, да она, наверное, уже и забыла, что ляпнула. Да притом она сейчас была занята.

Прямо сидя за столом, она задрала широкую юбку, и Павел увидел огромное плато живота, обтянутого розовыми панталонами, подразрезанными в нижней части, откуда как бы истекали Дусины неохватные ноги. Потом она приспустила панталоны, и Павел увидел белый пришитый карман, сверху застегнутый тремя английскими булавками. Она расстегнула одну и достала полиэтиленовый пакет с русскими деньгами. Она отдала их мужу.

— Спрячь где надо, — сказала. — Брать будешь с моего согласия.

— Как же иначе, Дусечка, — затараторил мужичок в новом костюме. — Как иначе.

Потом Дуся расстегнула вторую булавку и достала другие деньги. Павел как-то испуганно посмотрел на дверь: а как кто войдет?

Дуся почувствовала его беспокойство и откуда-то из глубин юбки вынула пистолет.

— Ну, ребята, вы идиоты! — закричал он. — А если человек придет за хлебом-солью…

— Смету, — сказала Дуся. — С добром человек стучит. И при этом три раза.

— Я смываюсь от вас, — сказал Павел. — Я привык тут жить без стуков. Вы от денег спятили.

— То-то я и отдаю тебе триста, — резонно ответила Дуся. — За все добро. За то, что все сберег…

— Не все, — ответил Павел. — Картошки и капусты подъел прилично.

Дуся отслюнявила триста долларов и запаковалась булавками.

— Пусть тебе повезет, как повезло нам, — сказала она. — Видишь, как я удачно оказалась на дороге. Мог Ведь сбить какой пьяный, что бы я с него взяла? Я сейчас думаю, что и с этих могла бы содрать больше. Оружие, оно ведь дорогое, и всем надо. Пистолетик мне подарил племянник, чтоб ихние пятьсот у меня не сперли. Про другие они не знали. Знали бы — прибили, хотя и родня А дом я им оставила не этому чета, вернее, дом — говно, огород хорош, земля. У тебя ведь земли нет?

— Откуда? — ответил Павел.

— А что у тебя есть?

— Койка в общаге, — заржал хозяин, бесконечный козел, хотя и с деньгами.

— У меня в Питере была комната, поеду проверю.

Если сохранилась, попробую осесть. Может, ваши деньги и принесут мне удачу.

— Принесут! — сказала Дуся. — Я это руками чувствовала, когда деньги давала. Они хорошо скользили, не сцеплялись друг с другом. Они радостно шли.

— Спасибо, — сказал Павел.

— Нет, мужик! — ответила Дуся. — Ты себе цены не знаешь. Чтоб побелить до белизны эту засратую комнату, чтоб повесить наши молодые морды, когда мы еще верили этому полудурку Ленину и комсомолу, это надо что-то в себе иметь не заплеванное жизнью, какую-то чистоту. Ты понимаешь это, дурак? — спросила она мужа.

— Очень! — ответил он. — Очень! Очень даже.

— Ни черта ты не понимаешь.

Павел вдруг вспомнил, что под побелкой карандашом написано имя. Что, видимо, мелькнуло у него на лице, потому что Дуся спросила:

— А баба тут бывала с тобой?

— Бывала, — ответил Павел. — Наша общежитская.

— Это плохо, — сказала Дуся. — Тебе нужна оседлая женщина, вроде меня. В общежитии все бляди, я это без осуждения, такая у них жизнь. Или твоя не такая? — Как она учуяла, что Павлове сердце все трепыхнулось от несогласного гнева?

— Не такая, — ответил он. — Совсем.