Сталинградский калибр - Сергей Зверев

– Давайте сначала выпьем за хороших, – вздохнул Соколов, – за тех, кто жил в этом доме и, надеюсь, вернется и дальше будет жить! Чья крыша дала нам сегодня приют. А мы уйдем на запад продолжать бить этих самых плохих людей.

Выпили с удовольствием, кто с довольным видом вытер губы рукавом, кто шумно выдохнул. Потянулись закусывать, и сразу завязался неспешный разговор под хруст лука. Лица танкистов порозовели, взгляды стали мягче. Напряжение последнего боя отпускало. Поели, налили по второй, уже не торопясь опрокидывать в рот алкоголь. Теперь перед вторым тостом захотелось поговорить, порассуждать. Алексей ел, подхватывая кончиком финки мясо и посматривал на своих боевых товарищей. Какие они все разные. И по характеру, и по привычкам, и по прошлой довоенной жизни. А вот пришла нелегкая пора, и взялись все как один за оружие. Хорошие мужики: добрые, умелые, умные. И из Руслана Омаева вырастет хороший джигит, настоящий мужчина, который никогда не покривит душой и не обидит слабого. И Коля Бочкин станет хорошим рабочим или инженером после войны. И Логунов все же женится на его матери и станет хорошим мужем и добрым отчимом парню. А Бабенко вернется на восстановленный завод. Или станет сам вместе с другими его восстанавливать. И его опыт эксплуатации техники в боевых условиях поможет в его работе и дальше. А может, он вообще станет большим ученым в этой области, доктором наук, напишет много технических книг. Ведь напишет! Умный мужик Бабенко!

И снова в душе стала подниматься мрачная злость, заполнять душу, и очень трудно погасить в себе это. Если во время боя, то там проще, там у тебя в руках мощная бронетехника и ты крушишь врага со всей яростью. А в такие минуты затишья как бороться с собой? Трудно спокойно смотреть и понимать, что сделал враг с этими людьми, с целым народом. Даже не говоря о тех, кто уже погиб и кто еще погибнет. А вот те, кто останется жить, не останутся прежними. Даже добряк в быту Бабенко сегодня гнал танк и давил врагов. То-то Ванюшкина затошнило от вида танков после боя, в засохшей крови по самые башни. Что остается от человека, когда по нему проедет 40-тонная махина. Огнем и гусеницами мы их уничтожали и будем уничтожать. И эти картины: трупы врагов, их ненавистные лица и предсмертные крики мы будем помнить до конца жизни. И не будем раскаиваться, потому что мы защищали Родину, своих матерей, отцов и детей. Никто фашистов не звал, никто им не позволит безнаказанно убивать наших людей и жечь наши города. Мы им все припомним, за все ответят. И за Сталинград, и за Москву, и за Ленинград. За все сожженные и разрушенные города. Но самое главное – они ответят за то, что научили нас люто вас ненавидеть и научили вас убивать. Сколько еще поколений советских людей будут носить мучительно ноющие шрамы на своей душе после этой войны!

А Руслан не прав. Нет подлого и гадкого народа. Есть правители, которые умеют превратить целый народ в стаю шакалов и гнать их на другие народы рвать клыками, убивать и жечь. Народ не виноват. Виноваты те, кто у власти. Не сохранить бы нам ненависть именно к немецкому народу, а не к фашизму. Вот еще что важно! Как все не просто, ребята… И дожить бы еще до конца войны…

Выкрашенная белой краской «эмка» остановилась возле каменного дома с разрушенным разрывом снаряда углом. Другая сторона здания оказалась цела, только в ней не было ни одного целого окна. Проемы были завешены брезентом, шерстяными одеялами, а из трубы над крышей лениво курился дымок. Но идиллии в этой мирной картине возле штаба корпуса не было. То и дело подъезжали и отъезжали верховые и грузовые автомашины, мотоциклы. Даже верховые посыльные мелькали.

Соколов потопал ногами на ступенях, сбивая с сапог снег, и открыл дверь. Баданова он узнал сразу, даже со спины. Коренастый, широкий. И голос уверенный, чуть насмешливый. Алексей слышал от командиров, что когда приказ отдает сам командир корпуса, сразу возникает ощущение, что он выполним, что все получится. Ни намека на неуверенность, ни повода сомневаться, что приказ Баданова не продуман им до конца, не взвешены все «за» и «против». Потому и в корпусе был порядок. И не просто порядок, а порядок с какой-то лихостью. И воевали новые подразделения и части, сформированные за последние месяцы, тоже лихо и уверенно. Потому и прошел корпус за короткий период такое расстояние, круша тылы вражеских армий. Вера в командира – великое дело на войне. А в Баданова верили и его подчиненные, и командование. Поэтому столько времени и сил было потрачено на пополнение и подготовку корпуса, и задача, о которой знали немногие, была важной. Такой, которую поставили бы не перед каждым даже очень опытным командиром.

– Вот он, твой орел, – проговорил командир корпуса, разглядывая молодого танкиста, доложившего о прибытии. – Сразу видно, что орел, хоть и Соколов. Ну, ничего, соколы стремительнее, и из их когтей тоже вырваться непросто. А нам сейчас не кружить и добычу высматривать надо, а бить наверняка, точно и сразу уходить. Понял намек, ротный?

– Понял, что мне ждать приказа идти в бой! – уверенно заявил Алексей, зная, что Баданову нравится, когда подчиненные не теряются.

Топилин, стоявший с другими командирами возле стола над картой, еле заметно одобрительно кивнул Соколову. Видимо, комбат был в курсе событий, а может, по его совету как раз и вызвали командира танковой роты Соколова. Сняв полушубок, Алексей затянул ремень, расправил под ним складки гимнастерки и подошел к столу.

– Есть одна идея, лейтенант, – повернувшись к Соколову, сказал командир корпуса. – И поручить ее реализацию мы решили тебе. Комбат сказал, что ты воюешь с июня сорок первого. Что ты просто специалист по рейдам и танковым засадам.

Соколов вдруг подумал, что два года назад, еще в танковой школе, он бы, слушая такие похвалы, покраснел от смущения и удовольствия. А сейчас он просто выслушал мнение командования о себе. Здесь, на фронте, никто не бросается словами и похвалами. Это просто оценка командиром твоих заслуг, твоего умения. И дело сейчас не в том, что тебя хвалят и за что-то хвалят. Ясно, что следом за оценкой последует приказ. Ты выполнишь то, что, по мнению командования, умеешь делать лучше других. А значит, задача будет выполнена и потери будут минимальными. Вот и все, что кроется за словами генерала Баданова.

– Ситуация такова, товарищи, – заговорил Баданов, подойдя к карте и обращаясь ко всем приглашенным на совещание командирам. – В течение шестнадцатого и семнадцатого декабря фронт на реке Чире был прорван нашими частями и соединениями. Из числа дивизий восьмой итальянской армии, находящихся в полосе наступления нашего корпуса, серьезного сопротивления никто не оказал. Враг был разгромлен и бежал. За восемь дней общего наступления фронта наши войска продвинулись местами на расстояние до двухсот километров. И что мы имеем на данный момент, Алексей Семенович?

Полковник Бурдейный, который до этого стоял, склонившись над картой и потирая в задумчивости скулу, выпрямился и одернул гимнастерку.

– Как я и докладывал третьего дня, по данным оперативного управления нашего штаба, по разведданным и сведениям, полученным от пленных, по степени оказания сопротивления вывод напрашивается прежний: никаких немецких группировок, нацеленных на деблокирование шестой немецкой армии, на этом участке фронта нет.