Сын сатрапа - Анри Труайя

Ссылка на госпожу Воеводову показалась мне малоубедительной. Однако возможности поспорить у меня не было: в дверь постучали Анатолий и Лили. Они уходили в кино и предложили нам пойти вместе с ними. Никита сказал, что предпочитает остаться дома, чтобы поработать со мной над «Сыном сатрапа». Так как они не поняли, о чем идет речь, то мы посвятили их в свой план. Они удивились, улыбнувшись, и тем не менее посоветовали нам смело погрузиться в иллюзию.

– Вперед, цыплята! – сказал Анатолий. – Кто не рискует, тот ничего не получает! Уверен, что вы состряпаете что-нибудь потрясающее! Ведь мы живем в республике. Каждый делает, что он хочет, или то, что может… Да здравствует Франция, ведь России больше нет!

Его жизнерадостная глупость меня раздражала. Однако она не очень отличалась от насмешливой снисходительности моих родителей. Из чего я сделал вывод, что с определенного возраста, люди, как правило, скептически относятся к искусству. Может быть, творческое вдохновение раз и навсегда запрещается взрослым? И коли в твоей голове родилась хорошая идея, то нужно воспользоваться отсутствием опыта, чтобы воплотить ее в жизнь. Когда слишком долго рассуждаешь, когда взвешиваешь все «за» и «против», теряешь чувство новизны. Только хватило бы времени закончить «Сына сатрапа» прежде, чем поймем, что игра не стоит свеч!

Не договариваясь, Никита и я, охваченные неожиданным соперничеством, устроились бок о бок за его рабочим столом, чтобы помочь сделать первые шаги «Сыну сатрапа». Однако он не хотел держаться на ногах. Сравнивая наши задумки, мы обнаруживали, что предложения не выстраивались в рассказ, а эпизоды следовали друг за другом, не подчиняясь логике. Скорее всего, не так пишут книгу «профессионалы». Не переоценили ли мы свои силы? Никита так не думал.

– Нужна писательская сноровка, – сказал он. – Главное, не отчаиваться из-за первой неудачи. Похоже, что настоящие писатели работают месяцами, прежде чем поймут, как придать вкус своей стряпне. Ну вот, видишь, что нам остается теперь делать? Корпеть и корпеть! Ты переделаешь дома то, что мы здесь «родили», а я тем временем придумаю продолжение…

Я ушел от Никиты, пообещав ему перечитать наше начало с пером в руках и принести ему в следующее воскресенье выправленную копию. Чтобы ободрить меня, он сказал на прощание:

– Не сомневайся! Верю, что мы ухватились за верную ниточку.

Мне тоже хотелось бы в это верить.

Я вернулся домой задолго до ужина. Все домашние занимались своими делами. Александр, закрывшись в нашей комнате, сражался с цифрами и алгебраическими упражнениями; Ольга задерживалась на репетиции своей маленькой балетной труппы и должна была вернуться поздно вечером; мама чинила в столовой под люстрой носки. Сидевший рядом с ней папа разложил на столе кучу русских бумаг. Несмотря на ряд неудач, он еще надеялся – при условии маловероятного изменения строя – вернуться в Москву и получить назад свое состояние. Акты былых продаж, устаревшие контракты, просроченные признания долгов, аннулированные банковские счета, никому не нужные отчеты совещаний администрации – все эти документы, которые от тщательно, жадно просматривал, поддерживали в нем надежду, помогавшую выживать.

После десяти проигранных в Европе и США процессов, благодаря которым он рассчитывал вернуть те немногие деньги, которые прямо перед бегством из России попытался надежно вложить, он утешал себя, как мог, перебирая в сотый раз мертвый архив. Перечитывая эти бумаги, которые потеряли всякую цену, он будто бы на несколько часов брал верный реванш. Это была его собственная игра в «Сына сатрапа». Он казался мне смешным от того, что упрямо ворошил стопку ненужных листков, и в то же время мне хотелось обнять его, попросить у него прощения за то, что я был молод и не страдал так, как он, потеряв родину.

Рядом с мамой, которая работала иголкой, стараясь не сбиться с головки для штопки, и папой, который не уставая пересчитывал несуществующие рубли и просроченные сертификаты, я чувствовал себя дважды изгнанником. Я был оторван от моей истинной родины. И в то же время жил вне реальной жизни. Я плавал между двумя мирами. И символом этой нездоровой неопределенности был мой отец, склонившийся над десятком документов, которые уже никого не интересовали. Он раскладывал их перед собой как пасьянс. Он, наверное, надеялся на выигрыш при условии, что сможет разложить все карты для него верно?

Только мама, которая ушла на кухню готовить ужин, отвлекала его от созерцания. Вслед за нами накрывать на стол пришел Александр. Папа торопливо уложил свои бесценные документы в шкаф и закрыл его на ключ, будто прятал туда свое состояние. Ужин состоял, как каждое воскресенье, из борща и гречневой каши. Все было так вкусно! Как при этом не подумать, что он был еще одним напоминанием о родине? Не имея возможности вернуться в Россию, родители утешали себя тем, что говорили на русском, читали на русском, пили по-русски, ели по-русски. Я тоже, естественно, был рад гастрономическим переменам. Однако, как мне думалось, честь, воздаваемая русской кухне, должна была иметь свои границы. Съев последний кусок, я больше не буду о ней думать. Я вернусь во Францию. Они же, напротив, опорожнив свои тарелки, продолжат путешествия в воспоминаниях. После еды воспоминания. Вся разница была в этом. И она имела силу приговора самой жизни.

В половине одиннадцатого вечера папа пошел встречать Ольгу из студии, где она репетировала будущий балетный спектакль. Он не позволял ей возвращаться одной в столь поздний час. «Как только загораются фонари, – говорил он, – город не существует для женщин». Впрочем, в Москве он не разрешил бы ей и подняться на подмостки. В Париже это можно было себе позволить. Даже столь необычная профессия классической танцовщицы считалась здесь достойной.

Я неожиданно подумал, что в Персии, должно быть, тоже были танцовщицы. Сестра когда-то говорила мне о некоей Саломее, которая в награду за свои самые грациозные движения получила голову Святого Иоанна Крестителя. Ольга знала эту историю, так как на ее сюжет был поставлен знаменитый балет. Но Саломея, по преданию, была еврейской, а не персидской царевной. А это была немаловажная деталь! Вдохновляясь, я решил сделать из моей героини Улиты изящную танцовщицу. Она спасет лошадь из княжеской конюшни, и несколько дней спустя сама погибнет в огне пожара, который охватит дворец. Два пожара в одной главе. Никита будет очень доволен такой двойной развязкой.

Обрадовавшись новой идее, я дождался возвращения папы и Ольги, и, устроившись вместе с сестрой на кухне, заговорил с ней о Саломее, пока она перекусывала. Я хотел, чтобы она просветила меня по части традиционных танцев в той стране в то далекое время. Однако она лишь ответила, что мало смыслит в этом. Но не сомневалась в том, что девушки-персиянки были так же способны, как и молодые еврейки, очаровывать зрителей своими грациозными движениями. Этого было достаточно. Мне показалось, что продолжение их приключений больше не зависело ни от меня, ни от Никиты. Разве не было это хорошим знаком для их загадочного будущего и для нашего будущего в писательской профессии?

– Я придумал еще один потрясающий случай! – сказал Никита.