Алексей Пичугин - путь и перепутья - Вера Васильева

«Как Алексей изначально воспринял свой арест, и как впоследствии изменялось его отношение к своему положению?» – спрашиваю я Ксению Костромину.

«По моим личным впечатлениям, и как он сам, насколько я помню, говорил, первоначально он думал, что это ошибка и его отпустят. Но потом арестовали Платона Лебедева, Михаила Ходорковского. И еще раньше, до ареста Ходорковского, в июле 2003 года, к Алексею применили психотропные средства и тогда же начали искать к нему подходы, чтобы он дал показания на Ходорковского и на Невзлина. Тогда Алексею стало совершенно понятно, что он просто заложник в этой ситуации и что он лично никому, по большому счету, не нужен. Через него просто хотят дойти до руководства ЮКОСа, вот и все».

Рассказывает ученый Игорь Сутягин, обвиненный спецслужбами в шпионаже[19] (с 29 июня по 16 сентября 2003 года он был сокамерником Алексея Пичугина по СИЗО «Лефортово», а теперь согласился дать мне интервью специально для этой книги):

«Насчет того, была ли эта камера первой (после карантина) для Алексея, я, честно говоря, не знаю – по-моему, мы даже и не обсуждали это с ним. Такая мелочь роли не играет и темой для разговоров в тюрьме не является. Когда сидеть впереди еще о-го-го, что очевидно становится достаточно быстро всем, то какая разница – первая, вторая или одиннадцатая это камера? Впрочем, по поведению Алексея я бы сказал, что он к тому времени уже, по крайней мере, немного пообтерся – так что, возможно, побывал и где-то еще. Конечно, “Лефортово” – настолько нетипичная тюрьма, что и обыкновенный человек без трений и напряжения в нее войдет, не то что в “нормальном” российском СИЗО, где действительно можно четко говорить, сидел уже человек в других камерах или же нет – и эта является его первой...

Его привели в нашу камеру, где нас уже было двое – то есть, не я к нему зашел, а он к нам. В процессе совместного сидения мы переехали из одной камеры в другую и расставались уже во второй. В обоих случаях этаж был первый. Сначала была камера № 36, трехместная. Затем – шестиместная, полученная путем пролома стены и соединения вместе двух соседних стандартных трехместных камер. Соответственно, и дверей в ней две, а над каждой – номер, поэтому итоговый номер у камеры был странноватый, двойной – № 22-23.

Спал Алексей и в том, и в другом случае на койке, стоящей под окном – прямо напротив двери.

Не более двух с половиной месяцев вместе – по меркам тюрьмы это уже очень много, там люди узнают друг друга намного стремительнее, чем на воле, все-таки сказывается постоянная запертость вместе в одном малю-юсеньком помещении...»

«А ведь они тебя тогда здорово боялись! – написал Игорь Сутягин в письме к Алексею Пичугину, опубликованном 30 апреля 2011 года в «Новой газете». – Помнишь, когда нас всех втроем выводили из камеры – на прогулку ли, в баню ли, – на тебя перед выходом из камеры надевали две пары наручников? Мы с Валерой – свободно себе, руки за спину (да и это не догма), а тебе – надежно скрепленные за спиной двумя парами браслетов руки, и только по прибытии на место , в дворике или уже в тесной каморке банной раздевалки, снимали. Занятно это вспоминать!.. Потому что занятно вновь понимать, до чего эти люди решительно ничего о тебе не понимали! Нет, конечно, подготовка и опыт – это все при тебе, но чтобы вот до такой степени не понимать твоего существа, вообще твоей рациональности, – это потрясало тогда и еще больше потрясает теперь, на расстоянии от тех событий! Только представить себе, как Алексей Пичугин на ковровых дорожках коридоров “Лефортово” начинает вдруг применять свои опыт и подготовку, – и смех разбирает быстрее, чем после хорошего анекдота! А они – ничего не понимали.

Причем, что характерно, не понимали как раз не те, что были рядом с нами и водили тебя в двух парах наручников. Им-то как раз все было очевидно. Не понимали кажущиеся себе серьезными дядьки из высоких кабинетов, никогда тебя толком не видавшие».

«Чем закончилось ваше общение?» – продолжаю я расспрашивать Игоря Сутягина.

«Расстались мы, как я уже сказал, 16 сентября 2003 года, когда меня перевели в одиночку для ознакомления с обвинительным заключением по моему делу в связи с началом процесса (первого тогда еще) в Мосгорсуде. Насчет того, чем закончилось общение, – хм, странный вопрос, общение в тюрьме обычно ничем не заканчивается, просто человека вырывают из твоего мирка – и все. В “Лефортово” это означает полное исчезновение человека из твоей жизни, так как ни дорог [20] нет, по которым можно было бы связаться, ни возможности пересечься случайно в коридорах тюрьмы, на прогулке или в Следственном управлении. Так что я затрудняюсь даже ответить на вопрос, “чем закончилось”. Одно могу сказать – что попрощались мы с Алексеем дружески, хотя сидевший в камере человек, которого я предполагаю опытным стукачом и провокатором, и прилагал значительные усилия для того, чтобы максимально нас с Алексеем развести друг от друга. Алексей мне весьма дружелюбно удачи пожелал и открыто и добро улыбнулся.

Вот это вот, кстати, здорово запомнилось – рукопожатие и эта открытая, добрая, честная и чистая какая-то улыбка, я почему-то именно таким Алексея и запомнил. Не лицо, не образ даже – а вот какое-то чувство открытой доброй улыбки...»

26 июня 2003 года Алексея Пичугина обвинили в организации убийства Сергея и Ольги Гориных. Следственную группу возглавил старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ Юрий Александрович Буртовой. К этой примечательной фигуре мы еще не раз вернемся.