Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин

глаз ещё живого человека?! Ты незряче хватаешься раздробленными пальцами и пытаешься удержать вываливающуюся из вспоротого живота горячую слизь. Штыки пробивают пах.

Господи!

Это твоя последняя граница, лейтенант.

Ты – боль. Ты – ужас. Ты – смерть.

4

– Зосечка Васильевна, да вы возьмите же свёколки, – Циля Шлёмовна хлопотала у пыхтевшей плиты слева. Пар от её готовки поднимался мощным столбом (Циля Авербух гордилась своим умением готовить быстро). – Возьмите-возьмите.

Зося, в новеньком фартучке, с отменно-когтистым маникюром, смотрелась довольно неуместно на общей кухне по-стариковски поскрипывавшего барака. Но это было обманчивое впечатление.

Ну… Знаешь, так бывает, когда в комнату, забитую старыми вещами, вносят обновку. Что-то неуловимое. Привычная обстановка съёживается. Становится заметной потёртость обивки любимого диванчика или царапины на спинке стула, старательно отмытое чернильное пятно на скатерти – все те неуловимые приметы долгой жизни, которые не замечает хозяйский глаз. Если, конечно, не едут гости. Таки да, вы меня поняли, мы говорим о простой жизни, а не о красивых, подретушированных фотографиях знаменитого «Домоводства» 1956 года издания.

А на общей кухне, через которую прошло много разных заезжих дамочек, неумолимо приметливые глаза старожилок видят всё – и нож, выскальзывающий из неумелых рук, и пригоревшую вмиг сковороду, и продукты – всю раскладку офицерского продпайка – бывалые уже всё видели, ничему не удивляются. Разве лишь что-нибудь сверхвыдающееся может удивить ко всему привычных хозяек.

Хотя… Барак навечно запомнил жареную мойву в исполнении Юлечки Серовой.

Юлечка, в жизни не заходившая на кухню большой московской квартиры, попыталась судорожно вспомнить и воспроизвести все кухонные манипуляции домработницы Марии Дмитриевны. Ну и что, что рыба была не треска, а мойва. Рыба же?

Так-то оно так, но таки не очень.

Заносчивая нескладёха Юля Сомова на третьем курсе неистово влюбилась в тихого провинциала Толю Серова. Среди постоянно дурачившихся одногруппников Клерк выделялся застенчивостью и внимательным взглядом спокойных глаз. Он был умён и явно хитёр до чрезвычайности. Настолько хитёр, что застенчивостью своей располагал к себе сердца самых центровых москвичек. При виде сосредоточенного и подчёркнуто сдержанного Клерка самые умные девушки призадумывались и внимательно присматривались к его спортивной фигуре, анализировали всё – и чистенький поношенный костюмчик, безукоризненно повязанный галстук, аккуратные старенькие башмаки и уверенную манеру отвечать на экзаменах – пусть без блеска, на «хорошо», но всегда по делу. Он много читал. Ему бы на филологический пойти, но Толя предпочёл Институт связи.

В комсомоле он не блистал, но все поручения выполнял ровно, на «хорошо». Так, чтобы не очень отвлекали его от чтения. Никто не мог упрекнуть его в том, что не хватавший звёзд с неба «хорошист» отбился от коллектива. Был, конечно, башковитый Валька Осокин, блестящий балбес, который периодически порывался набить морду Клерку, – именно Валька дал сероватому Серову это странно-несоветское прозвище – но как-то всякий раз не было последнего, решительного повода.

Когда на новогоднем вечере посреди твистующего веселья обычно незаметный Клерк подошёл к привычно стоявшей в уголочке Юле Сомовой, все рядом стоявшие подружки даже как-то подрастерялись. Особенно Юля. Среди приятельниц в своём новеньком очень хорошо сшитом чёрном платье она выделялась той особой истерической невозмутимостью, которая отличает всех умных девушек, почему-то уверенных в своей непривлекательности.

Но Серов в тот странный вечер тоже был весьма странен. Нет, он не выпил. Но был решителен и как-то особенно сероглаз. Он стоял напротив «дылды», которая, впрочем, была одного с ним роста, даже чуть ниже с учётом каблуков. Стоял и чуть пощёлкивал пальцами. Чётко отщёлкивал синкопы. Потом протянул руку и, сделав полушаг назад на слегка вихлявшей в такт ноге, буквально выдернул Юлю из цепко-шипящих щупалец подружек. И Сомова, странная, неприступно-центровая Сомова, о которой отвергнутые пошляки насочиняли кучу разных гадостей, пошла за пританцовывавшим Серовым, незаметно для себя тоже прищёлкивая ритм.

И они твистовали всё быстрее и ловче, разгораясь, присматриваясь друг к другу, подмигивая, потом всё громче смеясь, стараясь докричаться, сказать что-то такое поздравительно-новогоднее. Толька притащил бокалы с шампанским, которое так щекотало нос. «И почему это всё не произошло с нами раньше?»

А дальше.

А дальше была ночь. Её родители были у бабушки, которая от невыносимости одиночества симулировала сердечные приступы. Впрочем, собираясь к бабушке, родители точно знали, что там всё в порядке. Но они хотели, чтобы Юля потанцевала, да и вообще, накануне развода как-то предпочитали не перегружать ни себя, ни дочку лишними словами. Да и пора было дочке… Ну… Жить, что ли. Не всё же пропадать в отцовой библиотеке.

Толя ушёл перед рассветом. Медленно оделся, тихо закрыл входную дверь, неслышно спустился по лестнице, чтобы не шуметь лифтом, и нырнул в жёлтую метель, наполненную отсветами фонарей и одиноко-бессонных окон. Совершенно голая Юля сидела на тёмной кухне, курила отцовы сигареты и чувствовала себя мерзкой старухой.

Часов в одиннадцать утра её разбудил отец. «Юля, – он смотрел на дочку с каким-то новым прищуром. – Юля, ты можешь быстро одеться и выйти на кухню? У нас гость». Когда Юля шла по длинному коридору, её неожиданно укусила странная, путаная, как волосы на расчёске, мысль. Сомова даже нахмурилась. Шаг-другой. Всё на автомате, буднично и спокойно.

Валентина Романовна Сомова стояла у подоконника, с похожим сомнением разглядывая дочь. Расправляла салфетки на столе, переставляла тарелки. Подравняла ложечки, чтобы лежали рядом с блюдцами. Отец поправил узел галстука, снял, зачем-то покрутил в руках, потом положил очки на раскрытую «Вечёрку». Но всех этих мелких телодвижений Юля не замечала. Она застыла в дверях и видела только Толю. Тот стоял возле плиты. Тоже снял очки и посмотрел на неё как-то ошеломлённо.

Её все разглядывали. Она снова почувствовала себя голой.

«Юля, – сказал отец намеренно опереточным голосом, словно предвкушая забавную шутку. – Вот этот молодой человек. Как вас, молодой человек? Анатолий? Спасибо, Валя. Так вот, Юля, этот молодой. Очень молодой человек просит твоей руки. Он прямо так и выразился. Ты, конечно, можешь…»

«Я согласна» – мгновенно ответила Юля.

Борис Фёдорович довольно быстро привстал и тут же сел на стул. Тут же рядом с ним опустилась Валентина Романовна.

«Толя, – Юлия Борисовна метнула взгляд в шатнувшегося Серова, не обращая внимания на зыбкие тени родителей. – Пойдём. Я тебе покажу мою комнату…»

Самое смешное и удивительное случилось секундой позже – следуя за ней по коридору, Толя тоже влюбился в Юлю. Вряд ли он сам ожидал, что, скажем честно, старик, что в его циничные расчёты вмешается дурацкое и явно лишнее чувство, но мальчик из Подольска намертво прикипел душой к девочке с улицы