Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин

Горького. Кто чью душу изломал и собрал заново – до таких мелочей нам, читатель, дела нет. Это касалось только двоих.

Поступки важнее слов.

После защиты диплома Толька Серов отказался пользоваться блатом тестя и загремел на Дальний Восток, только-только научившись хоть что-то делать на Подольской АТС, а Юля Серова, решительно наплевав на родительские советы и запреты, удрала из Москвы и поехала в Биробиджан. За мужем.

Но мы отвлеклись.

Про мойву.

Нимало не обеспокоившись качеством рыбы, купленной в фибролитовском «сельпо», Юля достала из бурого бумажного кулька сомнительный серый кусок льда с торчавшими хвостиками рыбёшек и вывалила «рыбу» на скворчавшую сковородку. Столб пара и шипение жира изобразили неплохой даже по камчатским меркам гейзер. Через десять минут полуобугленная, полурастаявшая масса издавала чудовищную вонь булькавших кишок. Ну откуда несчастная Юля могла знать о том, что в такой маленькой рыбёшке столько дряни?

И ведь ни одна зараза не помогла, не подсказала. Девочки всех возрастов бывают жестоки – что в песочнице, что на общей кухне. Бесплатный цирк. Юля стояла возле сковородки и оглушённо и потерянно тыкала вилкой в серое варево. Удушливый смрад довольно быстро заполнил все уголочки длинных коридоров барака. Тогда из своей комнаты прибежала Зоська, увидела картину бедствия и мгновенно бросилась на помощь. Тут же сковородка была залита водой, содержимое отправлено в помойное ведро, беззвучно рыдавшая Юля усажена за стол. Зося запрыгнула на подоконник и раскрыла окно настежь.

Циля Шлёмовна и её подружка, хорошая, между прочим, швея, Зинаида Ипполитовна, единственные свидетельницы кухонной катастрофы, поджали губы.

Но Зося уже стучала ножом – крошила морковку, лук. Потом сунула ещё один нож в руки Юли – «Давай, Юлька, чисть свёклу», – обдала сковородку кипятком, потом сполоснула холодной водой, отодрала содой – всё чётко и мгновенно. Юля смотрела во все глаза, как на сковородке, будто сами собой, пассеровались морковка и свёкла, а с побулькивавшего в кастрюле бульона снималась и сбрасывалась пенка. И в одночасье посреди коммунальной кухни Лягушатника воцарился, забормотал и запыхтел настоящий малороссийский борщ такого качества, которое получается только случайно, по великому вдохновению.

«Юлька, не бойсь, научу, – Зося подмигнула Серовой. – Будешь готовить лучше всех. Так, смотри за огнём. Еще десять минут, потом выключишь. Запомнила? Десять минут. Давай, справишься».

И вышла из кухни, вернулась обратно в комнатку – к разложенным чертежам.

Ждать Алёшу.

С того самого дня старожилки, не сговариваясь, перестали игнорировать новоприбывших «столично-уманикюренных барышень». Да и толку было – игнорировать? Безразличие действует на слабых. А жёнам лейтенантов было некогда. Очень уж они любили мужей. Иначе бы не приехали.

Так вот, Циля Шлёмовна с тех пор старалась дружить с Зосей.

…Циля была женщиной выдающейся во всех смыслах.

Неотвратимостью своей Цилины организаторские способности были известны любому насельнику Лягушатника и всех фибролитовских окрестностей.

Каждую весну и осень, в любой ливень, словно капитан Ахав, возвышалась Циля на крыльце подтапливаемого барака и громовым голосом посылала указания тихому и застенчивому мужу своему: «Боря! Закатай брючки. Боря, ну кто так закатывает брюки? Боже ж ты мой, где тебя учили так закатывать брючки?! Видела бы тебя мама Рахиль! Боря, да надень же ты сапожки, Боря!» И послушный Борис Натанович Авербух, уважаемый корреспондент «Биробиджан Штерн», клепавший под псевдонимом Марк Штайн энергичные фельетоны, «полные неподдельного юмора и злободневной сатиры», отправлялся на край мостков, соединявших барак с Большой землёй, и опасливо посматривал на накатывавшие пенистые валы. «Боря! – палила из пушки Циля. – Ты не забыл? Обязательно купи яичек, маслица, хлебушка, и картошечки не забудь!» Откуда Циля владела этим столичным сюсюканьем, она сама не знала.

Когда в погожую погоду лужа превращалась в синее зеркало, достойное украсить коллекцию импрессионистов музея Орсэ, Циля раскрывала окна на кухне, в своей комнате, везде, где только могла воцариться её воля, и манием пухлой руки посылала Борю гонять полчища мух: «Боже ж ты мой! Боря! Ну кто так гоняет? Кто так гоняет мух! Боря! О чём ты себе думаешь, Боря! Как тебе не стыдно! Надень немедленно кепочку, Боря, здесь ужасные сквозняки! Ты простудишься!»

Её руководительские таланты, подобно живописному полотну Рембрандта, были заключены в роскошную раму могучего корпуса, мощных бёдер, пышных плеч и многочисленных подбородков. По вечерам, выйдя из душевой и намереваясь вдохновить Бореньку на подвиги особого рода, Циля шествовала по коридорам Лягушатника в китайском алом халате с золотыми драконами. Повинуясь попеременным движениям сочного бюста и обильных ягодиц, драконы извивались, размахивали лапами и плотоядно разевали пасти. При виде всего этого надвигавшегося великолепия Борис Натанович обмирал зайкой, поднимал очи горе и тихо молился. «Боречка! – мурлыкала Циля. – Пойдём, ты почитаешь мне свою поэму!»

Весь Лягушатник, Фибролит, удалённые кварталы Биробиджана и, вполне возможно, даже идеологический отдел Народной армии Китая знали, что «Боренька пишет поэму». Никто никогда не слышал ни строчки этого великого произведения, но сомневаться в его качествах значило вступить в прямое столкновение с Цилей. Друг, ты когда-нибудь пытался встать на пути самки носорога, защищающей носорожика? И не пытайся…

– Зосечка, я одалживала у вас яичко, – заявила Циля, – вот, возьмите.

И поставила рядом с Зосей тщательно вымытое блюдце, на котором лежали три яйца.

Зося не успела ничего возразить, потому что Циля заговорила интимным полушёпотом, от которого звякали пустые трёхлитровые банки на общих полках над мойкой:

– Зосечка, как я вас понимаю! У вас такой муж!

Зося приподняла брови. Циля раскраснелась:

– Да-да, таки не говорите ничего! Ваш Алёша, он такой замечательный офицер! Вы знаете, мы с Зинаидой Ипполитовной разбираемся в офицерах. – Циля прикусила язык, вовремя сообразив, что сказала что-то такое, что могло было быть понято весьма двусмысленно. – Зосечка, слушайте, что я вам скажу! Вы ж таки поймите, когда мы видим, как ваш Алёша выезжает на тревогу, мы все так за вас переживаем и так надеемся на вашего мужа, на всех ребят!

…Следует сказать, что сразу после секретной бойни на Даманском и страшных похорон город разузнал, как было дело, причём в самых мельчайших подробностях, вплоть до диспозиции погранцов и армейцев. Местные как-то неожиданно для себя осознали, что самые обычные ребятки в зелёных фуражках оказались единственной преградой на пути Семи Колонн товарища Мао. И когда среди ночи на территории Манёвренной группы взрёвывали моторы БТРов, лязгали ворота и десятки железных чудищ по тревоге выпрыгивали в ночь, то город просыпался и молился на всех языках, чтобы…

О чём молится город, который должен спать спокойно? О том, чтобы эти мальчишки вернулись. Конечно, чтобы вернулись. Но. А что, если?.. Если.

Ну, ты