Форпост - Григорий Солонец

Колесников отвлекся на минуту от письма: надо же, как мир тесен. В этом смысле прав был старшина Хозяйкин, когда в своей каптерке под рюмку чая иногда философствовал: «Земной шарик, он, конечно, круглый, но очень напоминает подводную лодку. А мы все ее большой экипаж. И будь ты хоть на Дальнем, хоть на Ближнем Востоке — все равно в лодке находишься, только в разных ее отсеках. Так что давайте, ребята, как говорил кот Матроскин из мультфильма, жить дружно». А вот насчет дружбы вдоль и поперек ты, Михалыч, явно погорячился. Обниматься-брататься с такими скользкими типами, как незабвенный господин Бодаковский, нет ни малейшего желания. Не то что руку для приветствия подать, взглядом встретиться противно.

Колесников вдруг подумал, что, окажись он на той юбилейной встрече однополчан, точно не сдержался бы и под градусом хорошенько врезал бы Колобку по морде. И при всех объяснил бы за что. До отдельных индивидуумов, потерявших совесть и честь, только так и можно еще достучаться.

«Заходил на следующий день к Аушеву, в Комитет по делам воинов-интернационалистов: хорошо, что есть такой, объединяющий нас, „афганцев“, на просторах СНГ. Если и он, как СССР, распадется, можно ставить крест на боевом братстве без границ. Виктор продолжил читать письмо. — От ребят узнал, что Комитет совместно с российским МИД и МЧС готовит специальную экспедицию в Афганистан, где в конце прошлого года обнаружены захоронения останков наших солдат, находившихся в плену. А сколько их, живых, пребывает на чужбине? Все это и намерена выяснить комиссия».

«Эх, черт возьми, почему я даже незнаком с леген дарным Аушевым, героем Афгана, известным и уважаемым человеком?! — с недоумением мысленно воскликнул Колесников. — Служили ведь недалеко и почти в одно время. Он, внимательно выслушав, конечно же, понял бы мою ностальгию по Афгану и помог бы туда вернуться, хотя бы временно, тем более, что есть такая возможность». — Виктор, сам того не ожидая, как за спасительную соломинку ухватился за эту спорную мысль. Но через полминуты так же быстро и охладел к ней. Балбес, он совсем забыл, что приговорен к ограничению свободы и не волен без ведома начальства покидать колонию, не то что лететь с комиссией в Афганистан. А вообще-то хорошо, что хоть с опозданием, но вспомнила Россия о своих солдатах, мертвых и живых. А великий и могучий Советский Союз, выведя в феврале 1989-го войска, посчитал войну законченной. И политики сделали все, чтобы о ней, как о кошмарном сне, быстрее забыть. А она, словно в отместку, возьми да и отзовись громким эхом в кавказских горах…

* * *

— Колесников, к начальнику колонии! — эта команда дежурного быстро дошла до адресата.

«Что бы это значило? — с долей тревоги подумал Виктор. — Вроде бы в плохих делах замечен не был. Бригада план перевыполнила. Ладно, разберемся по ходу».

Говорят, по интерьеру кабинета можно многое узнать о его хозяине. Но, переступив через порог, Колесников с удивлением увидел голые, почти обшарпанные стены, единственным украшением которых был старинный портрет… Ленина. Из мебели — обычный двухтумбовый стол, таких, наверное, уже не выпускают, и четыре простеньких стула с решетчатой спинкой.

— Садитесь, Виктор Иванович… — проявил необычную вежливость с виду всегда суровый начальник колонии майор Карасев. — У меня тут ремонт, не обращайте внимания. Я вас вот по какому поводу вызвал. К нам поступило ходатайство Белорусского союза ветеранов войны в Афганистане, скрепленное подписью известного депутата, также воина-интернационалиста. Словом, они просят рассмотреть возможность вашего досрочного освобождения в связи с десятой годовщиной со дня вывода советских войск из Афганистана. Вы к тому же награждены боевым орденом, замечаний к вам нет, наоборот, более трудолюбивого и ответственного осужденного еще поискать нужно. Так что уже сегодня дадим ход документу…

— Не стоит этого делать, товарищ майор, — холодно отреагировал Колесников. — Я хочу отбыть до конца определенный судом срок.

Похоже, все, что угодно, но только не эти слова ожидал услышать майор Карасев.

— Я вас не понимаю, — только и смог выдавить из себя ошарашенный начальник колонии.

— Понимаете, приговор и так не слишком суров, а если я еще и выйду досрочно, это… это нечестно будет по отношению к матери погибшего по моей вине парня.

— Вы хорошо подумали? Может, еще измените свое решение?

— Нет. Я хочу искупить свой грех.

— Да, ну и дела… — покачав уже начинающей седеть головой, удивленно молвил начальник и велел расписаться в каких-то бумагах.

Колесников долго не мог уснуть в ту ночь. И не потому, что пространство комнаты наполнилось устойчивым храпом Леньки-валютчика и Лысого. Одолевали разные мысли. Нет, он ничуть не жалел, что отказался от досрочного освобождения. Это его принципиальное решение, пусть и непонятое, кажущееся странным, почти абсурдным. Но оно пришло не мимолетно, а созрело в мечущейся душе, по-прежнему не знавшей покоя. Где-то он читал, что душа, как и тело, может подолгу болеть, пока не подберешь необходимый курс лечения. Неожиданно для себя он подумал о Боге. Будучи от рождения крещеным, крестик никогда не носил. Верил в светлое будущее, коммунизм, партию. Но эти казавшиеся вечными идеалы, как и надежда на горбачевскую перестройку, поблекли и потеряли какую-либо ценность, подверглись такому же осмеянию, как и христианская православная вера после Октябрьской революции. Все возвращается на круги своя. Ничто не проходит бесследно и за грехи молодости вынуждена расплачиваться старость. Это аксиома жизни.

Никогда не думал бывший член КПСС капитан запаса Колесников, имевший в дипломе по научному атеизму отличную оценку, что на шестом десятке лет он примет веру в Бога как спасительное лекарство для души. И пусть он пока не знает ни одной молитвы, слабо разбирается в церковных канонах, путает имена святых и в храм пока не вхож, зато Бог для него уже не чужая безликая субстанция, растворившаяся в космическом пространстве, Всевышний рядом, внутри сознания, в мыслях и чувствах. А ведь и в Афгане он незримо четвертым членом экипажа находился в командирской БМП, иначе под Салангом та коварная мина, усиленная фугасом, разнесла бы их в клочья. А сколько раз, оказываясь от смерти на расстоянии вытянутой руки, интуитивно, наверное, каждый из них мысленно вспоминал Бога. И также быстро забывал о нем, как о своей минутной слабости, когда опасность для жизни миновала. Но эта человеческая неблагодарность великодушно прощалась Всевышним, не умевшим держать зла.

Когда Виктор вернулся домой, мать, увидев его на пороге, воскликнула, приложив натруженные крестьянские руки к груди: «Слава богу, сынок, живой!» Она не партию, не министра обороны, а именно его, Верховного Главнокомандующего человеческими судьбами, искренне благодарила. А вот ее матери не довелось дождаться мужа с Великой Отечественной войны. Как погиб его дед и где похоронен, Виктор, сколько ни пытался, так и не узнал. Дед стал одним из сотен тысяч неизвестных солдат, нашедших вечный приют в братской могиле без имени и фамилии…

Тогда, вернувшись с Афгана, он впервые за долгие годы побывал с мамой в церкви. И по ее совету помолился за свое телесное и духовное здравие, а также зажег свечу за упокой душ погибших боевых друзей. То был всего лишь мимолетный эпизод в насыщенной встречами и событиями жизни отпускника. Но он не забылся, не выветрился из памяти.