Брабантский мастер Иероним Босх - Дмитрий Николаевич Овсянников

стражи, причитали женщины, плакали дети. С колоколен церквей взывали колокола. В черном от дыма небе темными клочьями метались вороны, их хриплый грай сливался с адской какофонией – голосом и без того жуткой картины всеобщего бедствия.

Каждый сосуд снова и снова наполнялся водой. Люди обильно поливали деревянные балки и перекрытия домов – лакомую добычу подступающего огня. Пропитывали водой грубую ткань, спеша укрыть ею стены и кровли домов. Первым делом опустошались бочки, припасенные во дворе каждого дома, но этого было мало, и вскоре цепочки жителей протянулись до ближайших каналов – люди черпали воду, едва успевая передавать друг другу тяжеленные ведра.

Пожар ревел все ближе – неистовый ветер гнал огонь по узким улочкам, точно по желобам, перебрасывал искры и целые головни с крыши на крышу. Казалось, горит самый воздух над головой. Зарево разгоралось все ближе и все ярче, окрашивая страшную ночь в багровое и черное. Уже в трех местах пламя с грохотом вырвалось на площадь, выбросив клубы дыма и снопы искр. Скоро огнем занялись ближайшие дома.

Все это Йерун вспоминал много позже – то одна, то другая страшная картина внезапно вставала в памяти, а буйная фантазия художника с готовностью дорисовывала то, чего не примечал глаз мальчика, боровшегося с огнем плечом к плечу со всеми. В ту ночь он видел только людей вокруг, стены домов – неизменно черные либо охваченные пламенем – и бесконечные ведра с водой. Успевал ли Йерун хоть на минуту разогнуть спину? Кажется, нет. А вокруг было зарево – красно-черное, колышущееся повсюду, подобно раскаленной тьме преисподней.

Йеруну выпало стоять невдалеке от канала, в котором черпали воду; мальчик видел, как дома на противоположной стороне пылают и рушатся, а ветер силится перебросить огонь через канал, и в холодной воде багровое снова сходилось с черным, то вытесняя его, то отступая. Казалось, этой схватке не будет конца.

«И волновались воды озера, подобно морю, и не было видно неба за его огромными темными волнами. И метались среди волн адские твари размером с башню, и жаждали они разорвать бедные души грешников в клочья. И разевали чудовища пасти, исторгая пламя. И казалось грешной душе Тундгала, что сама вода в озере и та пламенеет».

Кое-где на фасадах домов появлялись черные фигурки с топорами и баграми – смельчаки торопились подрубить горящие перекрытия, обрушить их внутрь здания, чтобы не дать огню перекинуться дальше. Йерун видел, как один из них потерял равновесие, наклонился, взмахнул руками – и сгинул в пылающем провале. Мальчик готов был поклясться, что расслышал вопль несчастного.

По мосту через канал бежали люди – невозможно было разобрать, стражники или простые горожане. Да окажись они хоть монахами – неважно: черные в кроваво-красных отсветах, издалека люди больше всего напоминали сонмище бесов. Торчащие во все стороны крючья и багры еще больше усиливали сходство.

«И взял ангел душу Тундгала за руку, и подошли они вдвоем к темному провалу. „Смотри же!“ – промолвил ангел. Но не было видно дна – лишь тьма и огонь представали перед взором. И доносились оттуда стоны и крики мучающихся там грешных душ. И поднимался из провала дым от горящих там в серном пламени тел. И обонять тот дым было для всякого, кто случился поблизости, еще страшнее, чем гореть в бездне.

И качался над провалом подвесной мостик, лишенный перил, длиной в тысячу шагов и шириной только в один фут. Дрожал он и раскачивался в серном дыму, и трепетал так, будто сам был соткан из зыбкого дыма и копоти. Лишь избранные могли пройти по этому мостику. И видела душа Тундгала, как множество душ, обреченных на испытание, пытались перейти по мостику, но снова и снова срывались в провал. И слышала душа Тундгала крики и вопли горящих внизу.

Только один смог пройти над бездной. Был он священник и в руках держал пальмовую ветвь. И вот ангел взял бедную душу Тундгала за руку, и они прошли по мостику».

– Куда? Куда, мать вашу? – кричал охрипшим голосом один из командиров городской стражи. Свою алебарду он держал обеими руками перед собой, загораживая дорогу нескольким мужчинам – тех было человек семь или восемь, не меньше. – Бежать решили? Тут каждый человек дорог!

– Божья кара! – кричал в ответ страшный здоровяк в обгорелой одежде, с перекошенным, как у безумца, лицом. Он без конца тряс кулаком и показывал пальцем вспять, в сторону пылающих домов. – Бесполезно противиться! Это конец, конец!

– Отливать против ветра бесполезно! – не уступал стражник. – А ну, быстро взяли ведра – и в строй, мать вашу! Рук не хватает!

– Бежать! Божья кара! – Казалось, здоровяк то ли не слышит стражника, то ли притворяется, что не слышит. При этом он не забывал нависать над стражником – тот был ниже ростом и вдвое тоньше. В какой-то момент беглец вцепился обеими руками в древко алебарды; между ним и стражником началась борьба, весьма похожая на борьбу человека с медведем. Все происходило настолько скоро, что прочие беглецы не успели ввязаться, или, быть может, они полагались на силу своего товарища.

– Кто говорит о каре Божьей, дети мои? – Рядом со сцепившимися из темноты вывалился могучего сложения монах. В длинных полах и широких рукавах его рясы зияло множество прожженных огнем дыр. – Сие есть ложь, что исходит от лукавого! Образумьтесь, дети мои!

Видя, что дерущиеся не слушают его, монах подскочил к ним и одним размашистым ударом повалил здоровяка навзничь. Затем, стоя над ним, разинул рот пошире и вызверился не хуже бывалого ландскнехта. Вмиг все стихло; монах, перекрестив собственный рот, протянул лежащему руку и рывком поднял его на ноги.

– За мной, дети мои! Дружно и нечистого бьют! In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti![2]

Подхватив оброненный кем-то багор, могучий монах ринулся в сторону горящих домов. Люди, только что помышлявшие о каре свыше и бегстве, послушно последовали за ним.

«Бедная душа Тундгала увидела ужасное чудовище. Голова его была больше горы, его глаза величиной были схожи с холмами и полыхали огнем. Пасть его, казалось, могла вместить десять тысяч воинов. И видно было двух великанов в самой пасти чудовища. Один стоял на нижних зубах, а голова его подпирала ряд верхних зубов, другой же, наоборот, стоял так, что голова оказалась внизу, а ноги вверху. Так они стояли там, подобные двум живым колоннам, подпирая собой страшные ворота исполинских челюстей. Темное пламя вырывалось из пасти чудовища. Тысячи безобразных демонов загоняли ударами бичей и железных крючьев в