Наказание по закону гор - Сергей Самаров

Да и вообще в доме не было людей, которые могли бы обратить внимание на какие-то странности во взаимоотношениях внука и деда. Кроме них двоих тут располагалась еще небольшая съемочная группа, которая приехала в село вместе с Мухаметдиновым-младшим.

Эти люди больше с удивлением смотрели по сторонам. Они впервые попали в такое непривычное для себя место, обитатели которого придерживаются других обычаев, иначе себя ведут и вообще живут на основе иных ценностей, нежели москвичи.

Шабкат, руководитель группы, настоятельно не рекомендовал своим подчиненным соваться в какие-нибудь местные дела. Он вообще советовал им даже разговор с местными жителями поддерживать на уровне нескольких простейших фраз. Поздороваться, пожелать всего хорошего и попрощаться.

Сам он с утра, как и всегда, засел за свой ноутбук, набрал какой-то текст, потом распечатал его на мобильном принтере, свернул листы бумаги вчетверо и убрал в карман. При этом Шабкат никому не докладывал, что он делает.

После этого руководитель группы и оператор отправились в дом старика-фронтовика, Героя Советского Союза Амин-Султана Муслимова, о котором и делали фильм. Этим утром, как и в минувшие дни, телевизионщики снимали в доме и во дворе героя бытовые сцены. Так было задумано изначально.

Гримера, молодую и очень болтливую девушку Риту, они с собой уже не брали, поскольку сам Амин-Султан категорически отказался прихорашиваться перед съемками.

— Какой я есть, таким буду жить, да и умру, — заявил он, рукой отстраняя от лица кисточку с гримом. — Не надо меня приукрашивать. Я не женщина.

Шабкат очень старался уговорить Муслимова, но безуспешно. В конце концов они решили снимать героя таким, каков он есть. Хотя предсказуема была реакция редактора, который сидел в Москве, не понимал менталитета мужчины гор и обязательно должен был высказать свое неудовольствие по этому поводу.

Поэтому гример съемочной группы была свободна.

Звукооператора Кирилла в длительные командировки Шабкат обычно с собой не брал никогда. Но в этот раз тот так просился, горел желанием посмотреть на Кавказ, где никогда в жизни не был, что устоять было трудно. Шабкат взял его с собой, хотя с техникой отлично справлялся и сам. Поэтому звукооператор, которого в группе традиционно звали радистом, тоже на съемки не поехал. Он только технику приготовил и потом должен был очистить запись от посторонних шумов на своем ноутбуке.

Подошла к концу работа во дворе у Амин-Султана. Старик с искренней радостью рассказал московским гостям, что он до сих пор любит колоть дрова и чувствует себя после этого полным энергии. Такая работа была для старика вовсе не тяжелой обязанностью, а своего рода возвращением в те годы, когда он был молодым и сильным.

Ему удавалось вернуть себе хотя бы кусочек молодости. Это обстоятельство радовало Амин-Султана как ребенка, совершившего взрослый поступок. Оно заставляло его довольно улыбаться.

Как только москвичи сели в свой редакционный микроавтобус, на котором и приехали в Дагестан, двоюродному брату позвонил Латиф. Микроавтобус еще не успел тронуться. Шабкат повернул ключ, выключил двигатель.

— Здравствуй, брат. Рад тебя слышать, — сказал Латиф, в голосе которого как-то не чувствовалось большой радости.

Шабкату показалось, что минувшей ночью тот разговаривал с ним куда более приветливо. Но он был опытным журналистом и очень хорошо понимал, что вокруг каждого человека постоянно происходит множество различных событий. Они влияют на наш внутренний мир, даже на голос, делают его из приветливого раздраженным, или наоборот. Потому на тоне приветствия старший внук Абдул-Азиза зацикливаться не стал.

— Здравствуй, Латиф! — Шабкат старался говорить как можно мягче, душевнее, но из его головы никак не выходили слова деда: «Я решусь».

Они стали своеобразным барьером, переступить через который старшему брату было трудно, хотя он и старался. При этом ему казалось, что он в данный момент в какой-то степени предает брата, не предупреждая того о решении деда. Но если бы он поступил так, то предал бы деда.

Шабкат давно уже решил, на чьей стороне он сам должен оказаться. С Латифом ему было не по пути. Тот самим фактом своего существования мешал старшему брату делать карьеру, просто жить.

И не Шабкату было разрешать эту проблему. У него недоставало и сил, и характера на то, чтобы взять ее решение на себя. Когда ночью он говорил деду, что никто в селе не решится поднять руку на Латифа, то в первую очередь имел в виду себя, по собственным меркам оценивал и всех остальных людей.

Старый Абдул-Азиз, похоже, все понял. У деда хватило характера на то, чтобы решиться. Теперь он уже пойдет до конца. Никто не сможет остановить его. Это решение принимал не дряхлый старик, а воин, ветеран великой войны. В нем жила та самая сила духа, которая когда-то поднимала солдат из окопа в атаку, бросала их на вражеские пулеметы.

— Ты подготовил мне вопросы на завтра?

— Значит, ты назначаешь мне встречу на этот день? — уточнил старший брат, потому что раньше Латиф просто пообещал выбрать время.

— Скорее всего. Если что-то изменится, я позвоню, предупрежу. В десять утра — ровно в десять, минута в минуту! — выезжай по дороге на Махачкалу. Твою машину остановят два или три человека с оружием. Не пугайся. Тормози. Ни тебя, ни твоего оператора они не тронут. Назовут твое имя. Ты в ответ скажешь мое. Это будет паролем. И все. Вас отведут ко мне. Я буду недалеко. Там и поговорим. Но заранее о нашей встрече никто знать не должен. Я тебе, по сути дела, доверяю жизни всех своих собратьев по оружию. Не только свою собственную. Я знаю, что ты не обманешь, не устроишь нам ловушку.

— Я поеду на редакционном микроавтобусе. Белый «Фольксваген» с московским номером.

— Мне известно, на чем ты ездишь. Знаю номер. Запомни главное! Никто не должен знать о предстоящем свидании. Это вопрос безопасности моего джамаата, — резко проговорил Латиф.

Его информированность в таких мелочах, как номер машины, не особенно удивила Шабката. Тот понимал, что в селе у брата должен быть свой человек, который все ему докладывает. Даже тележурналист, далекий от всех подобных дел, никогда не служивший в армии, понимал, что иначе банде в горах не выжить.

— Можешь не сомневаться, Латиф. Ты же мой единственный брат. — Произнося эти слова, Шабкат опять чувствовал себя предателем.

Это было неприятное ощущение, больно бьющее по мужскому самолюбию. Но когда выбор встал между двоюродным братом и дедом, он однозначно и без сомнений занял сторону Абдул-Азиза. Тем можно было только гордиться, а Латифа стоило стыдиться.

— Вопросы!.. — напомнил тот.

Шабкат вытащил из кармана листы, распечатанные утром, и продиктовал брату вопросы. Это продолжалось долго. Латиф, похоже, записывал.

— Хорошо. Я подготовлюсь к разговору, — сказал он. — Только сразу хочу предупредить, что на большинство твоих вопросов отвечать не буду. Просто из соображений безопасности своего джамаата и людей, которые мне доверились. Кстати, о безопасности. Твой оператор, надеюсь, еще не в курсе наших дел? Я про встречу говорю.