Тайные сомнения - Карен Робардс

Сара вышла из дома через заднюю дверь, прошагала по огороду, где росли овощи для семейного стола и направилась к конюшне, выстроенной в двадцати ярдах от дома. Слева находился сад, снабжающий Ловеллу бананами, апельсинами, лимонами и инжиром. Темнокожие аборигены трудились в роще, снимали с листьев насекомых, давили их руками и бросали на землю. Огород и сад были зелеными даже в такую жару, благодаря построенной неподалеку ветряной мельнице, силуэт которой темнел с восточной стороны на фоне голубых гор. Ветер выл в мельничных лопастях. Этот звук стал такой же приметой лета, как и иссушающая жара. Сара почти не слышала, как гудит и воет мельница. Справа от тропинки располагался цветник. Сейчас там из земли торчали только сухие стебли. В это время года вода ценилась на вес золота, ее грешно было бы тратить на поливку цветов. Зеленая лужайка тоже высохла, трава сухо потрескивала под ногами.

Сара грустно качала головой, внимательно оглядев дом. Он казался уродливым строением, окруженным высохшими эвкалиптами. Эдвард построил его несколько лет назад. Сделал он это собственноручно с помощью нескольких аборигенов. Дом был возведен из высушенных на солнце досок. Сара часто задумывалась, имелся ли у отца план, когда он задумал строить? И если все-таки был, то что с ним произошло? В течение многих лет дом постоянно достраивался, во все стороны, словно бы наугад, протянулись крылья. Еще когда Сара была маленькой девочкой, к парадному и заднему крыльцу пристроили широкие просторные веранды, стены покрасили в белый цвет. Теперь, когда тень от эвкалиптов не загораживала стен, было видно, что краска во многих местах вздулась пузырями. Цветки и листва акации, растущей по обе стороны крыльца, грустно поникли, зной уничтожил даже их аромат. Непривлекательность дома стала очевидной, лишившись мягкого обрамления зеленой листвы деревьев и цветов. Дом выглядел тем, чем был на самом деле – зданием, возведенным на скорую руку.

Лошади сбились в кучу, прячась от солнца в тени дома. Животные услужливо сгоняли с друг друга мух, бедняжки тоже страдали от жары. Саре стало жаль их. В конюшне было немного прохладнее. После яркого солнечного света Сара не сразу привыкла к полумраку конюшни, она ласково потрепала Клеа по морде и пошла дальше, потому что ее любимец – Малаки приветственно заржал, увидев хозяйку. Саре хотелось прокатиться верхом, несмотря на жару. Она отправится к руслу реки, где на деревьях еще осталась зеленая листва. Там – блаженная прохлада.

– Оседлай мне Малаки, пожалуйста, – обратилась она к работнику, который возился неподалеку. Должно быть, это Джеггер, абориген, который работает у них конюхом.

– Да, мэм, – последовал ответ, преувеличенное почтение в голосе звучало почти издевательски. Джеггер не мог так разговаривать с ней. Господи, этот знакомый хрипловатый голос с почти незаметным живым акцентом…

Наконец ее глаза привыкли к полумраку, девушка прищурилась, стараясь разглядеть человека, который ей ответил. И вдруг до нее дошло, что мужчина чересчур высок, чтобы оказаться Джеггером. Потом она разглядела черты лица. С худого загорелого лица на Сару насмешливо смотрели прекрасные синие глаза.

– Галагер, – узнала Сара каторжника. Она надеялась, что после той унизительной ночи в гостиничной конюшне он никогда больше ей не встретится. Что он делает здесь? Папа решил, что потребуется несколько недель, пока Маделин вылечит спину осужденного, и лишь потом он сможет работать вместе со всеми.

– Так вы знаете, как меня зовут, – мужчина удивленно приподнял черную бровь и уставился на Сару. Он выглядел теперь гораздо лучше. Девушка с тревогой вспомнила их предыдущий разговор, растерянно оглядывая высокую фигуру. Она знала, что он очень рослый человек, но не предполагала, что почувствует себя рядом с ним карликом. Он все еще худой, но уже не истощенный. Чистая белая рубашка плотно обтягивала широкие плечи, черные узкие брюки плотно сидели на сильных мускулистых ногах. Сара исподтишка рассматривала его. Откровенная, чувственная красота самца возбуждала любопытство и волновала.

Вспомнив его непристойные предположения, Сара соображала, каким образом он прокомментирует подобный интерес, однако осмелилась и посмотрела ему прямо в лицо. Она не была готова к такому, ведь они встречались всего несколько раз. К тому же тогда Галагер был грязным, избитым, страдающим. Девушка смотрела на мужчину изумленно и растерянно. Увидев впервые его на «Септимусе», она подумала, что в иной ситуации он считался бы привлекательным мужчиной. Теперь он оказался живым воплощением мечты школьницы, привел в порядок волосы, вымыл, зачесал назад. Они слегка вились, были черные и блестящие, как воскресные ботинки отца Сары. Все выпуклости и впадины лица прекрасно дополняли друг друга. Сара никогда в жизни не видела такой совершенной красоты!

У него были широкий лоб, изящно очерченные скулы, квадратный, крепкий подбородок. Мужчина самоуверенно и издевательски улыбался, нижняя губа сочного рта была полнее верхней. Нос правильно очерченный, прямой.

Болезненная бледность исчезла, смугловатая от природы кожа загорела на жарком австралийском солнце и стала золотистой. Конечно, картина не казалась бы ей столь очаровательной, если бы не прекрасные глаза. Темные густые ресницы, которым позавидовала бы любая девушка, обрамляли невообразимо голубые глаза. Глаза сверкали, словно драгоценные камни. Наконец-то до Сары стало доходить, почему они так сияют: глаза откровенно насмехались над ней.

К стыду она осознала, как может истолковать этот мужчина ее немой восторг. Она внезапно вспомнила обидные подозрения и предположения, которые он высказывал тогда, когда она хотела помочь ему. Сара вспомнила обнаженное мускулистое тело, смуглую грудь. Навязчивые образы не исчезали из памяти. Сара помнила даже запах его тела и почувствовала, что краснеет. Этого ей только не хватало! Она отчаянно соображала, пытаясь припомнить, что он сказал. Ах, да, его имя.

– Я веду регистрационные книги, – спокойно сообщила она. Хотелось, чтобы он не заметил произведенного на нее впечатления. – Вы Доминик Галагер, вам тридцать два года. Ирландец. Лишены прав и приговорены к пятнадцати годам за грабеж. Кажется, я попросила вас оседлать мою лошадь.

Он прищурился. Внезапно Сара испугалась, они совсем одни в конюшне. Только лошади переступали в стойлах, били копытами и лениво жевали сено. Тогда его руки и ноги были закованы в кандалы, а теперь они были свободны. На Ловелле осужденные не ходили в кандалах. Это делалось не только из соображений морали. Бежать здесь было некуда. Разве что в буш [2] . Но буш безжалостен с теми, кто не знает страны. Даже если каторжнику и удалось выжить под неумолимым солнцем, то его выловят, словно бешеную собаку.

Повисла напряженная тишина, было слышно только назойливое жужжание мух. Сквозь открытые ворота в конюшню проникали косые лучи ослепительно-яркого солнца. Саре страстно захотелось выйти, оказаться как можно дальше от этого человека, пугающего ее враждебным настроением. Настороженность исходила от него вместе с резким запахом пота. Но Сара вспомнила, кем является она, и гордо выпрямила плечи. Не следует показывать ему, что она боится, вернее – немного побаивается. Он не должен это заметить.