Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн

– Рада слышать. Право же, Полли, я всегда готова поговорить, если у тебя возникнет потребность в собеседнице. Помни об этом, ладно?

Но она уже думает о своем. Подходит к туалетному столику и отыскивает цилиндрик с тушью.

– Я решила не краситься перед церковью, – объясняет Полли. – Не хотела, чтобы глаза стали как у панды. Но теперь-то я буду в полном порядке.

Она подводит глаза, засовывает ватную палочку на место, прыскает из флакона с духами в воздух и на секунду встает в ароматное облачко, прежде чем направиться к двери. К табачному дыму в комнате добавляется густой запах туберозы.

– Ну что, пойдем? – говорит она.

В просторном вестибюле группами собрались гости, с наслаждением обсуждая последние сплетни, но гул голосов почтительно умолкает, когда они замечают, что мы с Полли спускаемся по лестнице. Бормоча извинения, мимо нас протискивается к выходу женщина, надевая плащ, и я успеваю обратить внимание на ее побледневшее, словно опрокинутое лицо и полоску седины на виске.

В столовой официанты не без труда маневрируют в толпе, с подчеркнутой вежливостью предлагая канапе и небольшие горячие закуски вроде устриц, обернутых беконом, или жареных колбасок, уложенных вокруг баночки с английской горчицей.

Полли оставляет меня, подхваченная под руки супругами Азария. «Недолго же ей была необходима подруга», – думаю я.

Я начинаю перемещаться по залу, слыша приглушенные голоса гостей, обсуждающих дела семьи: как ее члены справляются с постигшим их горем, насколько это невосполнимая утрата для каждого из них.

«Для меня ее смерть стала шоком», – рефреном звучит отовсюду. И еще: «Никогда не знаешь, что будет завтра с тобой самим». Пусть здесь и собралась богемная публика, но в такие дни даже эти люди могут лишь повторять банальности.

Престарелая леди сидит в кресле у французского окна, держа на коленях кошку. Она беседует с Шарлоттой Блэк и с кем-то из «Маккаскила». У нее за спиной садик на заднем дворе, который я не видела во время первого визита в дом. В нем царит зимний беспорядок, но и в таком виде он выглядит очаровательным. Дрозд порывистыми движениями заводной игрушки выклевывает что-то среди плиток дорожки, проложенной от дома между зарослями кустов и голыми сейчас фруктовыми деревьями к летней беседке.

Мне легко представить, как муж и жена проводили там летние вечера, сидя на деревянной скамье, опустив босые ноги в теплую траву, подставив лица под лучи клонящегося к закату солнца.

– Дважды в неделю, независимо от погоды, – продолжает, видимо, свой рассказ пожилая дама, и я только сейчас замечаю золотистого лабрадора, терпеливо сидящего у ее ног, поблескивая металлическим ошейником. – Она обладала потрясающим талантом декламатора. И экспрессивным голосом! Как она читала Эдит Уортон!

– Привет! – бросает мне Тедди. – Как поживаете?

У подножия лестницы его поджидает хорошенькая девушка с серьезным выражением лица. Они обмениваются поцелуями, она кладет ему ладонь на предплечье и задерживает ее там несколько дольше, чем нужно, чтобы высказать обычные соболезнования. Да и поцелуи выглядят более нежными, чем просто дружеские.

Девушка чья-то дочь, отпрыск одного из этих великих драматургов или критиков, которые окружают меня, друзей семьи, что с удовольствием поглощают сейчас дорогие вина и свежие устрицы. Я наблюдаю за девушкой: волосы, небрежно собранные в «хвостик», остатки подростковой неловкости и угловатости, выражение лица… – и вдруг ощущаю смутное беспокойство. Она явно кого-то напоминает. Кого же? Ответ уже буквально вертится на языке, когда Лоренс делает шаг назад, держа в руке пустой бокал, и локтем слегка толкает меня. Затем он резко разворачивается, чтобы извиниться. Несколько секунд Лоренс никак не может вспомнить, кто я, собственно, такая. Да и я сама словно вижу себя его глазами: невзрачная, бледная, скучная, как и моя одежда. Короче говоря – никто.

– Меня зовут Фрэнсис, – прихожу я ему на помощь.

– Ну конечно, конечно! – восклицает он, хотя совершенно очевидно, что для него мое появление в числе приглашенных – полнейшая неожиданность. – Очень рад вас видеть.

– Должна признаться, меня глубоко тронула церемония, – произношу я, оглядывая его и замечая темные круги под глазами, воротник рубашки, свободно болтающийся вокруг шеи. – И мне было очень приятна возможность провести время вместе с Полли.

Я вижу Мэри Пим, она только что обхаживала ведущего литературного обозрения на радио, но теперь полностью переключила внимание на Лоренса и меня. Интимно склонившись к нему, я говорю:

– Позвольте мне немного вас почистить. – И я смахиваю нечто с его рукава: то ли капельку горчицы, то ли случайную ворсинку.

– О! Благодарю вас, – машинально реагирует он.

– Боюсь, мне пора откланяться. Меня ждут в другом месте. Но невозможно уйти, не встретившись с вами, чтобы лично выразить признательность за приглашение. Для меня оно очень много значит.

– Очень мило, что вы нашли время приехать, – отвечает Лоренс, но смотрит поверх моего плеча, прикидывая, рассчитывая, оценивая не без откровенной тревоги, как долго еще будет все это тянуться.

Я делаю последние полшага к нему, приподнимаюсь на цыпочки и целую в щеку. Судя по выражению лица, он считает это излишним, но поздно – я улыбаюсь, отворачиваюсь и начинаю прокладывать себе путь в сторону лестницы.

– Всего хорошего, Тедди, – произношу я, положив руку на перила.

Он машет рукой, что с большой натяжкой можно счесть данью вежливости. Девушка даже не поднимает взгляда. Тедди снова смотрит на нее.

– Пожалуйста, Онор, сейчас не самое лучшее время! – говорит он.

Поднимаясь по ступеням из светлого камня, я слышу ее реплику:

– Ради всего святого! Тебе пора бы уже свыкнуться с тем, что произошло. Отдохни. Они перед тобой в долгу, черт побери! К тому же они ведь просто любят тебя.

Пока я дожидаюсь в холле, чтобы молодой человек в белом пиджаке нашел мою одежду, мне вспоминается открытка с репродукцией портрета кисти Сарджента. Точно схваченный им дух властности и непобедимой самоуверенности. И я думаю: «Теперь я знаю, кого она мне напомнила».

Вместе с моей курткой обходительный юноша приносит зонтик Полли. И хотя дождь закончился, я все же прихватываю его с собой.

Утром мы сначала слышим Мэри и только потом лицезреем ее. Она из тех бесконечно занятых людей, которые не устают демонстрировать это окружающим. Такие, как она, не могут упустить даже минуты, пока дожидаются лифта или поднимаются в нем. Когда двери открываются на пятом этаже, у нее в самом разгаре разговор по телефону, причем темой может быть все, что угодно: прошедшие выходные, погода, породы собак. И голос Мэри не способны приглушить офисные ковры, перегородки, отделяющие одно рабочее место от другого. Мы слышим рассказы о прогулках по пляжам в Норфолке, о детях, которые учатся в престижных интернатах Винчестера и аббатства Уиком, о доме, купленном для летнего отдыха в Оверни. Лично мне делается дурно при первых же звуках вечных перепевов Мэри.