Засекреченное будущее - Юрий Поляков

— Например?..

— В моей книге «Бахрома жизни» среди прочих есть и такой афоризм: «Жить легче безбожнику, а умирать — верующему». Нас, пришедших к вере через литературу, философию, искусство, всегда сносит к культурологии: «Когда расписан этот храм? Кто реставрировал? Грабарь? Ах-ах!» Для верующего в XIX веке такой проблемы не было: он заходил в храм, чтобы общаться с Богом. А у нас головы по-другому затёсаны. История партийного пропагандиста, ставшего батюшкой, описана в моем романе «Замыслил я побег…» Прототип — реальный священник отец Валентин. Трогает зрителей и отец Михаил Тяблов из мелодрамы «Одноклассница», которая широко идет по стране, а в Москве — в театре Российской армии. В комедии «Золото партии» есть персонаж — внук крупного партийного деятеля, ставший священником. Зал, затаив дыхание, следит за острой полемикой деда и внука о вере и безверье.

— Вы писатель известный, популярный. Но многие, тоже достаточно даровитые авторы, которые начинали с вами еще в советскую эпоху, как-то совсем сошли с литературной сцены. Чем это можно объяснить, на ваш взгляд?

— Однозначного ответа нет. Причин много. Литературные способности, как и музыкальные, даются с рождения. Они или есть, или их нет. Как у художника чувство цвета. У кого-то костно-мышечная система такая, что он с детства прирожденный спортсмен. Так и в писательстве. У одного есть дар, у другого нет. Почему один чувствует слово, а другой нет? У одного есть вербальные способности, у другого нет. Бог дал. Раньше говорили: от природы. Я выходец из рабочей семьи, но мне очень повезло с учительницей литературы, она рано заметила у меня писательские наклонности и стала со мной заниматься. Удивительно, но сегодня многие лауреаты Букера и «Большой книги» пришли в литературу, не имея врожденных литературных данных, только — наклонности. Но этого мало. А талант писателя, я считаю, состоит из трех чувствительностей — вербальной, нравственной (или этической) и социальной чувствительности.

— Этическая чувствительность должна быть напрямую связана с духовностью человека? И какое место, на ваш взгляд, здесь должна занимать вера в Бога?

— Это очень интересный и неоднозначный вопрос. Я член попечительского совета Патриаршей литературной премии. И на одном из вручений премии Патриарх Кирилл высказал важную мысль: православная составляющая русской литературы заключается не только в том, чтобы все было благостно, чтобы проповедовать веру и христианские заповеди, — я сейчас суть сказанного своими словами излагаю. Она заключается и в том, чтобы честно описывать то, что реально происходит в жизни. И если происходит что-то противное Богу, возмущающее душу, не надо лить елей, лакировать действительность. Убедительно показать, как глубоко и отвратительно может пасть человек без веры — тоже задача православного писателя.

Вы уж меня извините, но сейчас Русская Православная Церковь в социальной сфере призывает к тому же, к чему 30 лет назад призывал ЦК КПСС — активно бороться с недостатками, которые нас окружают и мешают. Хотя, естественно, тогда в постановлениях партии ни слова об Иисусе Христе не говорилось.

Второй момент: не стоит думать, что, если Церковь, слава Богу, снова заняла подобающее место в жизни общества, то всех или почти всех авторов вдруг «пробило» на веру. Ситуация напоминает 1920–30-е годы, когда от так называемых писателей-попутчиков ждали, что они «перекуются» и станут пролетарскими. Не вышло… Если человек воспитывался как атеист, ждать от него резкого воцерковления, по меньшей мере странно. К Богу любой человек, — и писатели тут не исключение, — должен прийти естественно. Тогда это благотворно сказывается и на литературном труде. А если это «мимикрия под мейнстрим», добра не жди.

В литературе, как на телевидении, скрыть истинные эмоции невозможно. В середине 1990-х я вел «Семейный канал» в прямом эфире. Приехал на Шаболовку, сел перед камерами и вспомнил, что вроде бы дома не выключил электроплиту. А все домашние — на даче. Короче говоря, передачу я провел, ничего не перепутал, вроде все нормально. Но после эфира ко мне подходит наш режиссер Роза Михайловна и спрашивает: «Юра, о чем вы думали во время эфира?» — «Ни о чем…» «Бросьте! У вас по глазам было видно, что думаете о чем-то постороннем». Отвечаю: «Чайник забыл дома выключить!» — «Тогда всё понятно». Чайник, слава Богу, я выключил…

Но вернемся к писательской чувствительности. В принципе, в литературе можно прожить всю жизнь на одной чувствительности — вербальной или социальной. Но у больших писателей всегда есть сочетание именно трех чувствительностей: Толстой, Горький, Достоевский, Булгаков, Шолохов…

— Поговорим теперь о литературном процессе в современной России, в котором вы являетесь признанным авторитетом. И прежде всего о вашей работе в «Литературной газете», которая при вас снова стала держать высокую планку русской литературы.

— Я пришел в газету главным редактором в 2001 году и обнаружил «Литературку» в плачевном состоянии, тираж упал ниже плинтуса. А ведь тогда еще не началось наступления электронной прессы на бумажную, и, казалось, так будет всегда. Кстати, у ЛГ не было даже своего сайта, хотя руководили ею, вроде бы, матерые журналисты. А тираж упал из-за того, что газета была нацелена исключительно на столичную либеральную тусовку. Мы возродили издание, вернувшись к традициям, ведь Пушкин и Дельвиг задумывали эту газету как площадку, где столкнутся самые разные точки зрения. В мыслящем классе России всегда были разнонаправленные силы — западники, и славянофилы, либералы и консерваторы…

— Значит, вы смогли перейти от господствовавших тогда взглядов так называемой «элитарной» литературы к диалогу, то есть стали внедрять по-настоящему демократические принципы в литературном процессе.

— Да, нам не без труда удалось преобразовать газету из моноидеологической в полифоническую, и она ожила! Я никогда не ставил задачу избавиться от либеральных авторов. Наоборот, всегда считал, что для борьбы с российской версией либерализма (которая, к сожалению, абсолютно прозападная и, соответственно, антигосударственная) нужно непременно давать им трибуну для свободного выражения своих идей. Как раз в диалоге с патриотами, консерваторами или центристами сразу видно их скудоумие и тщедушие, они плохо знают отечественную историю и реальность. Называясь демократами, слабо понимают, что жизнь любого общества — это не диктат, а диалог. После дискуссии с участием какого-нибудь из «гормональных либералов» на страницах «Литгазеты» число сторонников здравого смысла и традиционных подходов увеличивается. Жаль, но, поняв это, многие «борцы за нашу и вашу свободу» стали уклоняться от дискуссий в ЛГ.

— Вы искусствоведов тоже «обидели», написав правду о «Черном квадрате» Малевича как о приколе века…

— К столетию этого полотна по моему заданию наш корреспондент Арина Абросимова расспросила известных искусствоведов, музейных директоров о феномене «Квадрата». Они отвечали, мол, это прорыв в сверхсознание, что в нем зашифрована тайна мира… Мы все эти мантры опубликовали под шапкой «Прикол века», что уже само по себе было смешно, и сопроводили редакционной точкой зрения, которую написал ваш покорный слуга. В ней я упомянул известную версию, что «Черный квадрат» Малевича — реплика на картину французского художника-шутника Альфонса Алле «Битва негров в глубокой пещере темной ночью», представлявшую собой прямоугольный холст, закрашенный черным цветом. Это сравнение отечественным искусствоведам очень не понравилось. Они почувствовали себя оскорбленными, обозвали нашего корреспондента «мерзавкой», отлучили бедную от музейного сообщества, и она от расстройства даже потом уволилась из ЛГ. Особенно лютовала фанатка «Черного квадрата» госпожа Трегулова, по явному недоразумению возглавляющая Третьяковскую галерею. Но еще интереснее продолжение истории. Через некоторое время после публикации было обнародовано исследование, подтвердившее нашу версию: под слоем краски обнаружили надпись, сделанную рукой Малевича и отсылавшую к пресловутой «Битве негров». Но искусствоведы продолжают злиться. Понять их можно: куда теперь девать написанные диссертации и монографии? Обидно.