Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды - Наталья Павлищева

Женщина ужаснулась таким соображениям, зашептала молитву, умоляя простить ей этот грех. Нет, она снесет все, что ни уготовила судьба, вытерпит, выдержит… А внутри тлела надежда, что испытания не будут слишком суровыми и, главное, долгими и не приведут к гибели.

Анна Клевская сумела договориться с королем, может, ей, леди Латимер, тоже удастся как-то договориться с Его Величеством?

— Ваша милость, Его Величество желает, чтобы вы отправились с ним к наследнику.

В голосе присланного придворного тревога.

— Что-то случилось с принцем?

Катарина забыла свои размышления, подумав о бледном, вечно больном мальчике.

— Его Высочество снова болен. Король хочет, чтобы вы навестили принца вместе с ним. Через четверть часа вы должны быть в галерее.

Вокруг Катарины засуетились Мэри с девушками, приводя в порядок волосы, переодевая, помогая протереть лицо розовой водой. Король не должен заметить следы слез, хотя, если заметит, можно выдать за слезы радости, она не имеет права плакать от горя после такого известия.

Совсем недавно принц жил вместе с сестрами отдельно, о нем хорошо заботились, послушного мальчика любили, берегли, старались во всем угодить. Слишком берегли и слишком старались, ребенок вырос хилым и болел без конца. Генриху надоели известия о недугах маленького принца, и он распорядился перевезти сына к себе.

Хуже для ребенка сделать невозможно, потому что Эдуард был очень дружен со своими сестрами — родной по отцу Елизаветой и двоюродной Джейн Грей. Со старшей дружить он просто не мог, потому что Мария годилась брату в матери, была на двадцать один год старше. Но главное, теперь его окружали вечно перепуганные взрослые, для которых болезни принца или его недостаточные успехи в образовании грозили страшной карой со стороны короля.

От переезда во дворец к отцу Эдуард меньше болеть не стал, напротив, теперь он лежал в постели под кучей меховых одеял почти постоянно, его кутали, держали закрытыми окна, вечно пичкали лекарствами и жирной, сладкой пищей. Но при этом требовалось, чтобы он каждый день выезжал верхом, как некогда делал его отец, и был прекрасным наездником. Мальчик не должен жаловаться на боль, на усталость или неудобство, потому что он единственный наследник и обязан соответствовать этому.

Эдуард старался, он молчал о том, что от комнатной духоты и жары страшно болит голова, до тех пор, пока не падал в обморок, терпел любую боль или признаки болезни, пока не падал. К сожалению, это случалось все чаще и чаще.

О приближении короля действительно говорил запах и еще грохот, потому что Его Величество опирался на большую трость, скорее даже посох, тяжело ковыляя по галерее. А еще позади громыхало его кресло, потому что спуститься по лестнице Генрих не смог бы, да и не был уверен, что сумеет вернуться в свои покои самостоятельно.

— Пойдемте со мной к принцу. Мне сказали, что он снова болен…

Эдуард действительно лежал с температурой, услышав о приближении отца, он попытался встать, но ему не позволили даже откинуть одеяла.

Король был недоволен, его голос громыхал по всему дворцу:

— Снова горячка?! Третья за месяц! Это невозможно, вы не можете вылечить меня, объясняя это моими многочисленными травмами и моим возрастом, но почему вы не можете вылечить сына?!

Несчастные врачи хотели бы уменьшиться до размеров мышонка, чтобы шмыгнуть в любую норку, но приходилось терпеть громовые раскаты королевского недовольства и молить Господа, чтобы на сей раз все обошлось. Бывало, разъяренный болезнью сына король грозил отправить на костер всех лекарей. На их счастье, принц поправился.

Но здоровье мальчика и впрямь было ужасным, а потому его врачи уже не надеялись пережить короля. Катарина мысленно усмехнулась: «Как и я».

Она посмотрела на несчастного ребенка, укрытого кипой меховых одеял, под которой и здоровый человек мог заболеть от жары, и ей стало жалко Эдуарда. Его действительно замучают излишней заботой.

— Ваше Величество, может, не стоило бы так укутывать принца? Вы в его годы, я слышала, реку переплывали в осеннюю пору.

Конечно, это была лесть, никакую реку в пятилетием возрасте Генрих не переплывал, если такое и бывало, то только верхом и куда более взрослым. Но король так любил, когда говорили о его силе и ловкости в прежние времена, что воспринял слова Катарины с восторгом:

— Миледи, вы совершенно правы! Эти варвары готовы погубить наследника. Вы опытная сиделка, посмотрите, что можно сделать.

Это было опасно, очень опасно, потому что малейшее ухудшение состояния Эдуарда грозило карой и ей самой, но Катарина не думала сейчас о себе, на время она даже забыла о присутствии короля. В постели лежал замученный взрослыми мальчик. И его надо спасать.

— Ваше Величество позволит мне распорядиться по-своему?

Генрих, который с интересом наблюдал за Катариной, кивнул:

— Извольте.

Она наклонилась к принцу:

— Вам не жарко, Ваше Высочество?

— Жарко, — одними губами прошептал мальчик, привыкший, что король не любит жалоб.

Катарина сделала знак, чтобы принесли свежие простыни и другие одеяла, эти были пропитаны потом Эдуарда. Принца обтерли сухой тканью, переодели и уложили на чистые простыни, но вот кучу одеял заменили, оставив только одно:

— В комнате и без того жарко.

Напоив мальчика горячим элем, Катарина подоткнула под него одеяло со всех сторон и присела на постель рядом, напевая колыбельную. Малыш вдруг взял ее руку и прижался к ней щекой. Она сидела до тех пор, пока Эдуард не заснул, но и тогда высвободить руку оказалось непросто, мальчик прижимался к ладони будущей мачехи, словно в ее руке было его спасение. Возможно, так и было…

Король молча сидел в большом кресле, наблюдая за всеми стараниями той, которую решил сделать королевой. Если и могли быть какие-то сомнения, то теперь они исчезли, Катарина станет прекрасной мачехой его сыну.

А сама Катарина попросту забыла о существовании Генриха. Опомнившись, она с тревогой взглянула на короля. Тот с улыбкой показал ей, чтобы занималась принцем.

Генрих удалился, а она осталась сидеть, чувствуя под ладонью, как спадает жар у мальчика. Участь ее была решена, Катарина могла пытаться избежать брака с королем, но бросить вот этого ребенка, доверчиво прижавшегося к ней, не могла.

Двор вздохнул с облегчением, эта королева устраивала всех. Главное — она отвела угрозу от остальных, успокоила короля настолько, что на некоторое время он забыл свои припадки бешенства, явно стало легче ногам.

Немного успокоились и противоборствующие стороны при дворе. За Катариной Парр не стояла ни одна из сильных фамилий, а потому некому было скрипеть зубами. Из-за опасений попасть в немилость, как Норфолк из-за Катарины Говард, Кромвель из-за Анны Клевской или Уотсли из-за Болейн, придворные кланы ныне предпочитали не предлагать королю своих красивых родственниц, это опасно, можно потерять все, тем более никто не верил, что и нынешняя жена надолго.