Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды - Наталья Павлищева

— Второго.

— Что вы можете о ней сказать?

Не кривя душой, Томас изложил то, что знал.

— Только достоинства? А как же недостатки?

— Я их не знаю, Ваше Величество.

— А какова она в постели?

Взгляд Сеймура был откровенно недоуменным:

— Я не знаю, Ваше Величество.

— Вы не были ее любовником?

Король спрашивал словно между прочим, разглядывая свой рукав. Но это не обмануло Сеймура, он напрягся, решив отвечать четко и коротко, чтобы не запутаться в словах.

— Нет.

— Но ведь вы собирались на ней жениться?

— Леди Латимер носит траур по умершему мужу. Пока рано говорить с ней на эту тему.

И тут же снова облился холодным потом, потому что в ответ услышал рев Генриха:

— Я помню о трауре леди Латимер!

Гадая, что могло спровоцировать у короля приступ гнева, Томас вдруг сообразил, что невольно намекнул Его Величеству, что тот тоже рановато начал ухаживать за Катариной.

— Ваше Величество, я понимаю, что вы помните обо всем, я скорее объяснил свою собственную нерешительность…

Генрих остыл так же внезапно, как и взорвался. Он терпеть не мог, когда ему на что-то указывали, тем более на какие-то мелкие промахи и тем более те, кто от него зависел. Если вспомнить, что от короля зависели все, то советы, если он не спросил, лучше вообще не давать. Сеймур для себя решил: отныне лесть, лесть и еще раз лесть! Со всем соглашаться и ни на чем не настаивать, слишком близко к краю он ходит.

Если бы в тот момент король заставил перепуганного Сеймура предать Катарину, тот с перепугу легко наговорил бы и на несостоявшуюся супругу, хотя только что сам заявлял о полном отсутствии у нее каких-либо недостатков. Но оговаривать Катарину не пришлось, король уже пришел в благодушное настроение:

— Я помню о вдовстве леди Латимер, знаю о ее достоинствах. Но давайте поговорим о вас…

— Обо мне, Ваше Величество?

— Вы собираетесь жениться?

— На ком?

— Мне сообщили, что вы поглядываете на Елизавету…

Мысленно ужаснувшись осведомленности короля, Сеймур промямлил нечто о слишком юном возрасте принцессы.

— Я тоже полагаю, что она слишком юна для замужества и для вас тоже. Не морочьте голову девочке.

Сеймур уже был готов поклясться, что не подойдет к Елизавете ближе полета стрелы, как король добавил, насмешливо глядя в лицо трясущемуся от страха сопернику в благосклонности Катарины:

— Пока не морочьте.

Это выделенное «пока» могло означать надежду. Сеймур вскинул на Генриха глаза — маленькие глазки короля смотрели с насмешливым вызовом. Наживка была очень серьезной, хотя Елизавета даже принцессой не считалась, ведь Генрих издал указ, утверждавший, что Елизавета не его дочь, для всех она просто леди Елизавета.

— Как вы полагаете, Елизавета больше похожа на меня или на свою мать Анну Болейн?

И снова Сеймура трясло. Король, не признававший Елизавету своей дочерью, спрашивал, на кого та больше похожа — на мать или на него, отца. Сеймур что-то мямлил в ответ.

— Со временем она станет красивой девушкой и умной к тому же. Возможно, я верну ей статус принцессы… Я устал, идите…

Генрих демонстративно прикрыл глаза, но Сеймур слишком хорошо знал эти уловки, чтобы успокоиться, он понимал, что король все видит, а потому выходил из спальни осторожно, якобы боясь помешать покою Его Величества.

Король мысленно усмехнулся: «Ты не только не подойдешь к леди Латимер, но и забудешь о ее существовании. И мне в рот заглядывать будешь, потому что надеешься на женитьбу на Елизавете. Никто тебе жениться на моей дочери не позволит, достаточно с Сеймуров и простого родства с наследником престола. Но держать тебя в напряжении и надежде стоит, так безопасней».

Томас Сеймур шел к себе на негнущихся ногах. Он вовсе не был ни трусом, ни мямлей, но каждый, кто оказывался во власти короля в последние годы, не мог не ощущать на своей шее холодное прикосновение лезвия топора.

Король только что дал знать, что может вернуть Елизавете статус принцессы и позволить ему жениться на младшей дочери. Сеймур вовсе не был так наивен, чтобы верить этому намеку: то, что сегодня намерен сделать король, он завтра вовсе не будет считать обязательным для себя. Но одно Томас понял точно: от Катарины стоит держаться как можно дальше, она теперь принадлежит королю, и любой разговор с вдовой может стоить подозрений и, как следствие, жизни.

И все-таки стоило как-то дать понять Катарине, что она никоим образом не должна признаваться Генриху ни в их встречах, пусть и совершенно целомудренных, ни в своих чувствах, ни в намерении вступить в брак. Только как это сделать, тем более сейчас, когда леди Латимер живет во дворце, где на виду каждый шаг, на слуху каждое слово?

Но Сеймур переживал зря, Катарина не собиралась его топить, она умная женщина и прекрасно понимала, что королю вовсе не стоит говорить о своих чувствах к кому-либо, и о мечтах выйти замуж тоже. А о том, что чувствует и что намерен делать Томас Сеймур, он не говорил, Сеймур был слишком хитер и осторожен, чтобы открыто извещать всех о своих чувствах и намерениях.

Сколько бы Катарина ни прятала голову в песок, она уже давно поняла, к чему клонит король, то распоряжаясь, чтобы она перебралась во дворец, потому что ему скучно, то приглашая ее на камерные, закрытые вечера, то сажая рядом с собой за столом, то требуя, чтобы она на балах сидела рядом, причем стул ставили действительно едва ли не вплотную к королевскому креслу.

Все всё давно поняли, и все же Катарина втайне надеялась как-то избежать незавидной участи супруги Генриха. Единственный выход — сказаться больной, Генрих не любил тех, кто выказывал хоть какое-то недомогание, болеть имел право только он.

Особенно ужасно, если заболевал наследник.

Несчастный мальчик жил под постоянным сильнейшим давлением. С одной стороны — отец, который требовал, чтобы он был крепким, сильным, умелым, умным, чтобы все схватывал на лету, потому что он единственный сын, единственный наследник короля. С другой — опекуны, надзиравшие за каждым шагом, каждым чихом, каждым словом.

Стоило принцу кашлянуть или почесать нос, как его укладывали в постель и принимались пичкать вреднейшими лекарствами, от которых мог умереть и куда более сильный человек. Услышав о легком недомогании сына, король, если бывал рядом, приходил в его спальню и начинал во весь голос распекать нянек, врачей, воспитателей, которые не уследили, не предупредили болезнь, не предусмотрели возможность заражения или простуды.

Голос Его Величества разносился по всему дворцу, приводя в трепет прежде всего самого Эдуарда, который постоянно чувствовал себя виноватым из-за болезней.