Смертельный выстрел - Томас Майн Рид

Произнеся этот причудливый монолог, подкрепленный соответствующим выражением лица, убийца застегнул сюртук, который распахнул, когда обшаривал карманы. Затем небрежно вскинул ружье на плечо и быстрыми шагами отправился на свидание, назначенное не ему, а застреленному им человеку.

Бедственный день настал, ожидаемый крах разра-зился.

Закладная, так долго нависавшая у Арчибальда Армстронга над головой, подобно дамоклову мечу, вступила в действие. Дарк потребовал немедленной уплаты долга, грозя в противном случае забрать у должника все его имущество.

Требование было предъявлено месяц назад, его срок истек и решение о передаче собственности вступило в силу. Отточенное лезвие упало, перерезав нить, связывающую полковника Армстронга с его владениями, а владений с ним. Еще вчера он был уважаемым собственником, обладателем одной из лучших плантаций на побережье Миссисипи, сотни крепких негров, возделывающих хлопчатник в полях, и еще пяти десятков, извлекающих хлопок из коробочки и очищающих от семян; а сегодня остался хозяином всего этого добра лишь по видимости, тогда как реальная власть оказалась в руках Эфраима Дарка. На следующий же день Армстронгу предстояло расстаться и с видимостью власти, так как Дарк известил должника, что намерен вступить во владение его домами, землями, рабами, инвентарем на плантациях. Короче, всего, что у него было.

Напрасно боролся с судьбой, напрасно предпринимал усилия избежать ее. Когда человек падает, ложные друзья исчезают, и даже истинные становятся холоднее. Сама фортуна обратилась против него: на финансовом рынке разразился кризис, и, как всегда бывает в подобных случаях, проценты по займам стали расти, и кредиторы презрительно кривились в ответ на попытки перезаложить имущество.

Так как никто, ни друг, ни спекулянт, не поспешили Армстронгу на помощь, у него не осталось иного выбора как капитулировать.

Слишком гордый, чтобы преклонять колени перед неумолимым кредитором, да и не склонный растрачивать силы на пустые старания, он не удостоил требование о передаче имущества ответом.

– Чему быть, того не миновать, – только и сказал полковник.

В последний момент он внял предложению кредитора произвести оценку собственности и избежать затрат на проведение публичного аукциона, в частном порядке передав все лично Дарку.

На это полковник согласился не столько из желания угодить старому Эфраиму, но из чисто врожденного отвращения к вещи столь вульгарной, как распродажа. Покажите мне картину более печальную, чем старый джентльмен, наблюдающий, как его ворота уходят под стук молотка аукционера; как устилавшие лестницы ковровые дорожки свешивают из окон спален; как одна алчная толпа вливается в двери в поисках поживы и как другая изливается ей навстречу, нагруженная пенатами его дома, при этом гнусно потешаясь над ними, оскорбляя богов жилища, которые прежде так почитались. Уф! Отвратительное, мерзкое зрелище, настоящий пандемониум!

Преследуемый зрелищем подобного домашнего святотатства, бывшего не смутной угрозой, но явью, стоит только имению пойти с молотка, полковник Армстронг принял предложение Дарка передать ему все скопом за общую цену. Условия были оговорены, и вскоре полковник узнал свою судьбу. В его собственности оставались всего десять рабов – то была благодарность кредитора за сделанную уступку.

До вступления сделки в силу оставалось еще несколько дней, и они были потрачены на подготовку к перемене. Перемене большой, подразумевающей расставание не только со старым домом, но и со штатом, в котором тот стоит. Павший владелец не желал долее находиться среди тех, кто был свидетелем его падения. Он решил покинуть своих друзей, истинных и ложных. Ему воистину невыносима была мысль и впредь жить среди тех, кто будет наблюдать за его унизительным барахтаньем у подножья лестницы, на вершине которой он некогда с гордостью восседал.

Он предпочел воплотить в реальность свой замысел, который некогда считал туманной мечтой, и перебраться в Техас. Там он сможет начать жизнь заново, не испытывая при этом острого чувства стыда.

Подошел роковой день, точнее, его канун. На следующее утро полковнику Арчибальду Армстронгу, повинуясь человеческим законам – если не более неумолимым, то более суровым, чем законы природы – предстояло покинуть дом, под кровом которого он прожил так долго.

* * *

Наступила ночь. Тьма набросила бледный полог на поля и лес и сгустилась над более светлой полосой текущего мимо них потока – могучей Миссисипи. Вокруг темно: после захода солнца все небо затянули черные тучи. Единственные проблески – это светлячки, занятые своим ночным танцем, а единственные звуки – привычный шум леса южных штатов, леса полутропического, его производят обитатели этих дебрей. Стрекочет зеленая цикада, слышится голос квакш, этих земноводных, умеющих подражать насекомым, а звучное «клак-клак» большой леопардовой лягушки смешивается с меланхоличным «ух-ху» большой ушастой совы. Незримая, скользит эта птица между деревьями, наводя путника на мысль, что лес населен неприкаянными душами, томящимися в чистилище.

Не навевают веселья и крики, раздающиеся наверху, поверх крон деревьев. Подает голос козодой, зрение которого вопреки тьме позволяет ему разглядеть мотылька или мошку. Устав гнездиться на ветках, он взмывает ввысь. Козодои бывают двух видов, и каждый кричит по-своему, хотя оба выражают антипатию к «Уильяму». Один пусть и издает призыв «Би-ить Вилли!», но хотя бы рассматривает его как живого. Другой же видит в нем мертвеца и сочувствует безутешной супруге: «Чака Вилли вдова!»

Нарушают тишину миссисипской ночи и иные звуки. С высоты долетает гоготание дикого гуся, ведущего клин; время от времени слышится более мелодичный призыв лебедя-трубача, а иногда с тополя или кипариса слышится резкий, как звук пилы, клекот белоголового орла – он сердится, что какое-то животное подошло слишком близко и нарушило его сон. Внизу, в болотной осоке, раздается печальный стон кваквы, этой американской выпи, и тут же слышен рык самого отвратительного создания на земле – аллигатора.

Там, где к лесу примыкают поля – расчищенные под плантации участки, немногочисленные и далеко отстоящие друг от друга, – звуки становятся более жизнерадостными. Слышится песня раба, окончившего дневные труды, ее перемежают взрывы громкого хохота; лает собака, исправно карауля дом, а мычание и блеяние скота говорят, что охранять тут есть что. Созвездие крошечных огоньков, выстроившихся рядами, подобно уличным фонарям, выдает негритянский поселок, тогда как с полдюжины больших окон, освещенных более ярко, указывают на местоположение «большого дома» – усадьбы плантатора.

Для владений полковника Армстронга эта ночь особенная, огни тут горят позже, чем обычно. Часы на плантации вот уже час назад пробили девять, а окошки негритянских лачуг еще светятся, как и окна в «большом доме». В последнем ярко горят свечи, открывая сцену бурной деятельности, а хор голосов – в котором нет места смеху – смешивается со звоном цепей, а по временам с ударами молота. В окнах видны силуэты мужчин и женщин, хлопотливо бегающих туда-сюда.