Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации - Владимир Жельвис

Подобные возгласы в критической ситуации по-английски называются «F-bombs», где F первая буква от непристойного «fuck». В печати проскочило упоминание о другом хирурге, у которого развился целый ритуал: перед сложной операцией он, обычно не сквернословящий, говорил себе: «Don’t fuck up!», то есть что-то вроде «Не ёбнись!». По его словам, он сам не понимал, почему это ему помогало сосредоточиться. Но помогало же! Его сын-спортсмен усвоил отцовский приём и тоже успешно его применял. В нужный момент «сбрасывал матерную бомбу».

Правда, имеются сведения, что здесь не стоит переходить известную границу. Слишком усердное обращение к брани, говорят нам экспериментаторы, снижает эффект.

Экспериментальное подтверждение имеет гипотеза, что те, кто имеет обыкновение резко осуждать ситуацию, в которой находится, то есть те, кто предпочитает жаловаться на судьбу, неудачи и так далее, обильно уснащая речь инвективами, как правило, обнаруживают меньшую тенденцию к повышению кровяного давления, чем те, кто в той же ситуации предпочитают «пережигать» свои эмоции молча.

Иногда речь может идти не столько о разрядке, сколько о достижении максимальной раскованности: если вслух можно говорить «такое», то можно всё. Известно, что С. Эйзенштейн во время съёмок знаменитой картины «Иван Грозный» разрешал актёру Жарову, игравшему Малюту Скуратова, самую непристойную брань. В кадр она не входила, но освоить роль помогала.

На первый взгляд, бесспорно, что чем больше стресс, и, стало быть, потребность «отвести душу», тем крепче и обильнее инвектива. Так оно, собственно, и есть, но при одном важном условии. При чрезмерном усилении стресса зависимость может стать обратно пропорциональной: напряжение или депрессия оказываются настолько сильными, что «даже выругаться нету сил», «зла не хватает».

В таком случае инвективизация речи исчезает и заменяется полным молчанием. Можно смело предположить, что хирург сквернословит на операции, пока операция протекает более или менее благополучно, во всяком случае, имеет ожидаемую динамику. Если, не дай бог, пациент на операционном столе погибает, хирург, скорее всего, прекращает инвективизацию речи, а затем и вовсе замолкает.

В случае ослабления кризиса события развиваются, как правило, в обратном направлении, то есть сперва возвращается стрессовая, а затем и социальная инвективизация. Попросту говоря, после того, как напряжение спадает, человек может «с облегчением выругаться».

Это наблюдение заставляет прийти к несколько парадоксальному выводу: против ожидания, обращение к инвективной лексике может свидетельствовать не столько о крайне эмоциональном напряжении, сколько лишь о некотором раздражении и малой или средней напряжённости. Можно сказать, инвективизация речи показывает, что ситуация ещё не вышла из-под контроля, что сквернослов пока в состоянии её переносить.

Таким образом, можно говорить о следующей обычной стратегии человека, привыкшего снимать стресс с помощью инвективы. При очень слабом стрессе он прибегает к инвективе социального типа, роднящего инвективу с жаргоном. В данном случае речь идёт скорее об использовании инвективных выражений в междометном смысле, как «детонирующих запятых».

При усилении напряжения этот тип уступает место стрессовой инвективе. Именно в подобном случае инвектива является эффективным средством «выпускания пара», аварийным вентилем, позволяющим снять напряжение, снизить его до безопасного для психического здоровья минимума.

Одновременно на этом этапе инвектива достигает максимума оскорбительности для окружающих и самого ругателя; стало быть, её негативная роль здесь также максимальна.

Особенно важно, что положительная роль инвективы и её негативный аспект находятся в прямо пропорциональной зависимости: чем грубее и оскорбительнее инвектива, тем лучше она служит целям снятия напряжения. Поэтому мысль получить «розу без шипов», то есть добиться полноценного эмоционального облегчения мягкими средствами, малоплодотворна.

Многократно отмечалось, что, как правило, наиболее грубая инвективная речь строится на очень небольшом количестве корней. В русской практике это несколько названий гениталий, выводящих органов и полового акта. В английском языке есть даже специальное название для инвективного ядра: «dirty dozen», то есть «грязная дюжина». Строго говоря, таких корней даже меньше дюжины что в английском, что в русском языках. Другое дело, что от этих корней образовывается неисчислимое количество производных.

Ограниченность основного инвективного набора явно не случайна и требует объяснения. Но сначала отметим два факта: очевидную древность этого слоя в становлении человека как вида и раннее развитие его в процессе формирования психики отдельного человека. Дописьменный период развития инвективного общения огромен, и исследователи утверждают, что первобытный человек научился браниться раньше, чем говорить. В определённом смысле можно даже говорить о дочеловеческом развитии инвективы: вспомним угрожающие звуки, издаваемые животными. У ребёнка же обзывания появляются ещё в дописьменный период. А это естественно приводит к сохранению самых примитивных грамматических форм и тем.

Не забудем также об особых условиях функционирования инвективы в устной речи. Во время перебранки, обмена угрозами и тому подобному необходима особенно быстрая реакция, когда на обдумывание ответа и выбор нужного слова просто нет времени.

Кроме того, справедливо, что положительные эмоции как правило, требуют более точных средств выражения, нежели отрицательные. Конечно, любого хорошего и любого плохого человека можно назвать словом, предельно широким по значению, каким-нибудь там «голубчик» или «гад». И всё же того, кто нравится, хочется обозначить поточнее. Отрицательные эмоции заставляют воспринимать оппонента более стереотипно, ибо ненавидящий или возмущённый человек в большей степени замкнут на собственных переживаниях.

Можно выразить эту мысль более афористично: все наши друзья – разные, все наши враги – на одно лицо. Близких друзей хочется назвать каждого по-своему, для врагов же достаточно очень ограниченного бранного набора. «Дураком» можно назвать человека, которого вы обвиняете совсем не в глупости, а, скажем, нечестности. Это особенно характерно для общения детей.

Отметим, наконец, что в изощрённости инвективы нет практической необходимости ещё по одной причине. Мы уже знаем, что эмоциональная разрядка наступает в результате взламывания табу, причём для того, чтобы произвести желаемый шокирующий эффект, необходимо и обычно достаточно просто обнаружить намерение нарушить тот или иной этический запрет. Неважно, как запрет нарушен, важно, что он нарушен. В таких обстоятельствах чрезмерная изощрённость инвективного словоупотребления часто производит впечатление некоторой выспренности, надуманности, неподлинности чувств.

Виртуозная брань порой вызывает просто комический эффект, что мгновенно снижает её агрессивность.