80 сигарет - Генри Сирил

этой точки зрения не существует никакой разницы между музыкальными произведениями без вокальной партии, будь то классика или клубная электроника, и песнями, потому как вокал – это такой же музыкальный инструмент, как и, скажем, балалайка.

Нина вытащила изо рта Токаря сигарету, сделала пару коротких затяжек и вернула обратно.

– И с живописью все примерно так же, – продолжала она, выпустив через ноздри две тонкие струйки дыма. – Классика есть классика, и как ее воспринимать, знает каждый. Хотя бы приблизительно. А вот как смотреть на полотна Гогена или Лотрека? Я уже не говорю о Кандинском.

Токарь откашлялся.

– Мне эти фамилии ни черта не говорят, но я так понял, речь о какой-то мазне?

– Ну типа того, – весело рассмеявшись, сказала Нина, – мазня. Но ка́к воспринимать ее, если ни фига непонятно?

– Да никак. Мазня – она и в Африке мазня. С дебилов капусту стригут, вот и все.

– Ошибаешься, – Нина помотала головой. – Снобизм не смог бы просуществовать так долго, да еще и занять почетное место в мире искусства.

Токарь отмахнулся.

– Ай, да дерьмо это все собачье. Напридумывали кучу красивых слов, чтобы оправдать свое неумение рисовать, а вы рты и раскрыли.

– Согласна. Всевозможных стилей – как у дурака фантиков, и порой многие из них оказываются пустышками. И ослиным хером «творили», и собственной спермой…

– Фу, блять.

– …Но я говорила в общем, о классической и беспредметной, абстрактной живописи. В чем красота Данаи, понятно и пэтэушнику. А вот в чем великолепие картин того же Клайна?

– Ты о каких-то каракулях, да?

Нина весело кивнула.

– Да.

– В душе́ не ебу.

– Да очень даже просто: смотри и получай наслаждение от гармоничного распределения цветовых пятен. Видишь, мы опять вернулись к фейерверкам. Салют завораживает тем, что окрашивает черное небо десятками ярких цветов. И опять же, тут тебе и музыка. Ведь беззвучные разноцветные сполохи в ночном небе выглядят не так эффектно, нежели когда слышно грохот разрывающихся петард. БА-БАХ! И этот «БА-БАХ» в таком контексте – самая что ни на есть музыка!

Глаза девушки горели. Она по-турецки уселась на сиденье и всем телом повернулась к Токарю.

– Фейерверк радует твои глаза и уши, и ты не ищешь в нем никакого смысла. Ты просто получаешь удовольствие от созерцания, усиленного музыкой взрывов. То же и с абстракционизмом. Правда, там восприятие только лишь через зрение.

– Хуйнуть в холст ведро краски и я могу, хе-хе, – перебив Нину, пошутил Токарь, однако она не засмеялась. Напротив, лицо девушки стало серьезным. Возбуждение в глазах сменилось разочарованием, а следом и ледяным безразличием. Она скинула ноги на пол, развернулась к лобовому стеклу и, глядя вперед, сухо закончила:

– Ни хрена ты не можешь. Чтобы «хуйнуть» в холст ведро краски и при этом получить шедевр, нужна профессиональная база, огромный багаж технических навыков художника. А у тебя получится просто… клякса. И вообще мы отвлеклись. Мы говорили о музыке. И все, что я хотела сказать, это то, что зачастую перевод на фиг не нужен. Миллионы людей ходят в театры на итальянскую оперу, ни слова не понимая по-итальянски, и получают при этом огромное удовольствие. А если тебе так уж важны слова, читай поэзию. Она для того и придумана.

– Слушай, ты че злишься-то? – Токарь раздраженно зыркнул на Нину. В случаях, когда женщины начинали показывать ему свой характер, он всегда предпочитал контратаковать. – Че я такого сказал? Вот ты такая умная, сейчас втирала мне всю эту бодягу, мол, слова неважны, слова неважны, – а может быть, они нас на хуй посылают в своих песнях, а мы и радуемся.

– Кто посылает? – опешила Нина.

– Да америкосы твои.

Он снова поглядел на Нину и мгновенно нахмурился: опять этот взгляд. Опять она смотрела на него так, словно… презирала?

Затянувшееся молчание нарушил, перекрывая музыку, звонкий смех Нины. «Бля!» – выругался про себя Токарь, по-детски вздрогнув от неожиданности.

– Че ржешь?

– А знаешь, может, ты и прав! Я как-то совсем позабыла об этом, ха-ха-ха!

Все еще смеясь, Нина выкрутила громкость на максимум, когда Мэтью Беллами ударился в гитарное соло, сняла кроссовки и закинула ноги на широкую приборную панель внедорожника. Усевшись таким образом, она отвернулась к окну.

И сразу же умолк ее добродушный смех.

Чувство брезгливости и отвращения накрыло ее волной.

Глава 8

Нина пыталась взять себя в руки. Она разглядывала крошечные фигурки дачников, орудовавших на своих участках лопатами и поливочными шлангами. Некоторые из них просто загорали в шезлонгах, обмотав головы марлей. Иногда движения дачников попадали точно в ритм музыки, и тогда Нине казалось, что она смотрит какой-то чудной видеоклип.

Природа действовала на Нину успокаивающе. Ее просторы дарили чувство настоящей свободы. Как и Токарь, Нина росла в душной квартире мегаполиса и, как все горожане, выбиралась за город лишь на короткое время, на пикник или с палатками на озеро. Но каждая такая поездка надолго оставалась в ее памяти приятным воспоминанием. Выезжая с компанией куда-то за город, Нина старалась отыскать там поле. Такое, чтобы, куда ни повернись, взгляд упирался бы в горизонт, а над головой висело бесконечное небо, низкое, рукой можно достать. Друзья давно привыкли к этим ее исчезновениям посреди совместного отдыха, когда она брала с собой пластиковый стаканчик с пивом, сигареты, немного закуски и уходила, чтобы устроить свой собственный пикник в центре вселенной.

И в такие минуты она ощущала мистическое единение с чем-то, что было за гранью обычной, земной красоты; проникалась его величием, пропускала через себя. Лежала, утонув, в душистой траве и ждала наступления темноты, ждала, когда на небе проявится звездная россыпь. Она смотрела в космос часами, и иногда, бывало, даже засыпала до самого рассвета.

Умиротворение. Вот что она испытывала в такие моменты.

Нина зажмурилась и мысленно перенеслась в центр огромного поля, под купол низкого неба.

«Касабиан» сменился квартетом группы «Кин», затем заиграла «Зэ Промес» в исполнении Криса Корнелла, а Нина все сидела с закрытыми глазами, представляя себя лежащей в густой траве, в бесконечном пространстве миллионов галактик.

И лишь когда Токарь переключил магнитолу на радио «Шансон», Нина вернулась в машину. Вместо Криса Корнелла из динамиков на весь салон кто-то кричал прокуренным голосом о мусора́х и о счастливом детстве на малолетке, но это было уже неважно. Нина успокоилась. Она снова стала такой, какой ее должен был видеть Токарь.

Поселок остался позади, и теперь по обеим сторонам трассы золотистым ворсом потянулись луга пшеницы. Они уходили вдаль до самого горизонта, и там сливались с бледно-голубым небом.

Широко улыбнувшись, Нина резко повернула