Тени истины - Брендон Сандерсон

Жертва бросила лихорадочный взгляд через плечо, проверяя, не отстал ли законник. Вакс поднял одну из ручек, прикидывая, насколько рискованным будет попытаться попасть Меткому в ногу. Он не хотел убивать грабителя. Тот знал кое-что важное.

Трущобы были уже совсем близко.

«Во время следующего прыжка», – решил Вакс, крепче сжимая ручку.

Зеваки на тротуарах глазели на алломантическую погоню, и сохранялась опасность угодить в одного из них. Лучше…

В толпе мелькнуло знакомое лицо.

От неожиданности Вакс утратил контроль над алломантией. Потрясенный увиденным, он едва не переломал себе кости, ударившись о мостовую и перекатившись по брусчатке; ленты туманного плаща обвились вокруг тела.

Вакс заставил себя подняться на четвереньки:

«Нет. Невозможно. НЕТ!»

Он бросился через улицу, не заметив, что едва не попал под копыта черного жеребца, – всадник выругался.

Это лицо. Это лицо!

В последний раз Вакс видел этого человека, когда выстрелил ему в лоб. Кровавый Тэн.

Тот, кто убил Лесси.

– Здесь был человек! – крикнул Вакс, прорываясь сквозь толпу. – С длинными пальцами и редкими волосами. Голова, будто голый череп. Вы его видели? Его кто-нибудь видел?

Люди смотрели на него как на помешанного. Возможно, он и впрямь помешался. Вакс прижал руку к виску.

– Лорд Ваксиллиум?

Он резко повернулся. Мараси остановила автомобиль, и они с Уэйном выбирались наружу. Неужто она и впрямь сумела не отстать во время погони? Нет… конечно нет, он же сам ей сказал, куда – по его предположениям – должен отправиться Меткий Стрелок.

– Вакс, дружище, ты в порядке? – спросил Уэйн. – Что он сделал? Как-то сбил тебя в полете?

– В некотором роде, – пробормотал Вакс, оглядевшись по сторонам в последний раз.

«Ржавь, – подумал он. – От напряжения у меня мозги набекрень».

– Так он удрал, – с недовольным видом скрестив на груди руки, констатировала Мараси.

– Ни в коем случае, – ответил Вакс. – Он истекает кровью и сыплет деньгами. За ним остался след. Идемте.

Когда мы войдем в трущобы, ты должна оставаться в машине, – произнес Уэйн нарочито мрачным и торжественным тоном. – Дело не в том, что мне не нужна твоя помощь. Нужна. Просто для тебя это слишком опасно, поэтому ты останешься там, где, как я уверен, тебе ничего не будет угрожать. Это не обсуждается. Прости.

– Уэйн, – окликнул Вакс, – прекрати разговаривать со своей шляпой и иди сюда.

Уэйн тяжко вздохнул, похлопал шляпу и с видимым усилием положил ее на сиденье автомобиля. Вакс был малый что надо, но кое в чем не разбирался. К примеру, в женщинах. И в шляпах.

Вакс и Мараси разглядывали Глухомань. Перед ними будто открылся совсем другой мир. Небо над улицами перечеркивали веревки для сушки белья – бесхозные предметы одежды болтались на них, точно висельники. Из Глухомани дул ветер, с радостью удирая оттуда и принося с собой неоднозначные запахи. Наполовину приготовленной еды. Наполовину вымытых тел. Наполовину очищенных улиц.

Стоявшие вплотную друг к другу высокие многоквартирные дома отбрасывали густые тени даже в полдень. Складывалось впечатление, что закат приходил сюда выпить и поболтать, прежде чем неторопливой походкой отправиться на вечернее дежурство.

– Лорд Рожденный Туманом не хотел, чтобы в городе были трущобы, – сказала Мараси, когда они втроем вошли в Глухомань. – Он отчаянно пытался предотвратить их появление. Строил для бедняков красивые дома, которые должны были простоять долго…

Вакс кивнул, на ходу машинально гоняя монету по костяшкам пальцев. Уэйн пригляделся. Похоже, Вакс где-то потерял пистолеты. А монеты наверняка у Мараси одолжил. Извечная несправедливость. Когда Уэйн одалживал у кого-то монеты, на него орали. Правда, он иногда забывал попросить разрешения, зато всегда оставлял взамен что-нибудь хорошее.

«Нужна подходящая шляпа… – подумал он. – Шляпа – это важно».

Уэйн отстал от своих спутников и прислушался, не раздастся ли где-нибудь кашель.

«Ага…»

Этот старик угнездился на крыльце, укрыв ноги старым грязным одеялом. В трущобах полно таких людей. Они цепляются за жизнь с отчаянием, словно висят на карнизе, и легкие у них наполовину заполнены разными нездоровыми жидкостями. Старик снова заперхал, прижимая ко рту руку в перчатке, когда Уэйн присел на ступеньки рядом.

– Ну чего ищщо? – проговорил трущобный житель. – Ты хто вообще?

– Ну чего ищщо? – повторил Уэйн. – Ты хто вообще?

– Я-то никто. – Старик сплюнул в сторону. – А ты грязный чужак. Я не при делах.

– Я-то никто, – повторил Уэйн, доставая из кармана пыльника флягу. – А ты грязный чужак. Я не при делах.

А хороший говор, весьма хороший. Бормочущий, классический и выдержанный, овеянный историей. Закрывая глаза и прислушиваясь, Уэйн подумал о том, что именно так говорили люди много лет назад. Он протянул старику фляжку с виски.

– Травить меня пытаисси? – спросил бедолага. Он не договаривал слова, пропускал половину звуков.

– Травить меня пытаисси? – повторил Уэйн, работая челюстью, будто стараясь прожевать полный рот камней.

В эту смесь, несомненно, затесались кое-какие северные фермерские поля. Он открыл глаза и снова предложил виски старику, который понюхал угощение и сделал осторожный глоточек. Потом глоток побольше. Потом хлебнул как следует.

– Это самое, – проговорил старик. – Ты, сталбыть, идиот? У меня сын – идиот. Настоящий, таким и уродился. Ну, ты все равно парень что надо.

– Ну, ты все равно парень что надо, – повторил Уэйн, вставая.

Протянул руку, снял с головы старика старую полотняную кепку, жестом указывая на фляжку с виски.

– На обмен? – спросил трущобный житель. – Парень, да ты и впрямь идиот!

Уэйн надел кепку:

– Вы не могли бы произнести для меня какое-нибудь слово, которое начинается с «а»?

– А?

– Чудесно, ржавь меня побери! – восхитился Уэйн.

Он спрыгнул с крыльца обратно на улицу и засунул в какую-то щель свой пыльник. К сожалению, там же пришлось спрятать и дуэльные трости. Но деревянные кастеты оставил при себе.

Под пыльником на Уэйне была дикоземная одежда, которая не сильно отличалась от той, что носили жители этих трущоб. Рубашка на пуговицах, брюки с подтяжками. Он на ходу закатал рукава. Вещи были поношенные, с заплатами в нескольких местах. Он бы не обменял их ни за что на свете. Понадобились годы, чтобы заполучить одежду, которая выглядела как надо. Так, словно ее использовали, словно в ней жили.