Улыбка пересмешника - Елена Михалкова

Не странно ли, что человека, готовящегося к самоубийству,может задержать на этом свете такая ерунда, как смехотворное обязательствоперед незнакомой девчонкой? Видит бог, жить мне было незачем. Я не бояласьсмерти. Мне не нужно было оставлять завещание. Но кто-то ждал от меня рецептавареников – правильных, в меру мягких, – и я, уцепившись за эту мысль какза единственный ориентир, пошла, держа неудобную сумку, в кафе возле станцииметро – там можно было подключиться к интернету. Кирилл не разрешил мне взять ссобой ноутбук – просто увез его из квартиры, и все.

Я быстро вышла на форум, открыла конференцию, написаларецепт и уже собиралась выйти, не дожидаясь ответа, как вдруг мне пришла вголову мысль, что единственные люди, с которыми я могу поделитьсяслучившимся, – это незнакомки, болтающие в Сети на любые темы. Не думая отом, что я делаю, не зная, чего жду, я записала все, что со мной случилось, инажатием клавиши отправила сообщение в форум.

Первые ответы появились в течение минуты.

«Я не совсем поняла: муж выгнал вас из дома?»

«Где вы сейчас? Откуда вы пишете?»

«Я понимаю, как вам тяжело, поскольку сама была в похожейситуации. Самое главное – верьте, что все наладится. Пожалуйста, поверьте мне.Все будет хорошо».

От этих простых слов лед, замерзший у меня внутри, вдруграстаял и хлынул слезами. Я плакала, сидя в полутемном кафе за дальнимстоликом, спрятанным от посторонних глаз, и быстро, буквально захлебываясьпрорывающимися словами, писала ответы: да, мой муж выгнал меня из дома, да, япишу из кафе, спасибо за сочувствие, оно мне очень нужно. И, наконец, большимибуквами ту правду, которая рвалась из меня наружу, – криком, единым воплембез знаков препинания: «УМОЛЯЮ ПОМОГИТЕ Я НЕ ЗНАЮ ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ».

Официант поставил передо мной чашку чая, посмотрел на моелицо и отвел глаза. В другое время я бы страшно смутилась, но сейчас меняволновало только одно – ответы, ответы на зеленом экране, которые я обновлялакаждые две минуты. Они появлялись с невероятной быстротой. Люди задавали мневопросы, спорили друг с другом, шумели, ободряли меня и проклинали моего мужа,но во всей этой разноголосице – а за каждым придуманным интернет-именем яслышала чей-то голос – выделялось несколько человек, которые словно бы вместедержали меня на тонких, но прочных нитях. Не давали мне упасть.

Лита: «Самое главное для вас сейчас – успокоиться. Японимаю, сказать легче, чем сделать, но нужно попытаться. Очень вамсочувствую».

Mercury: «Напишите мне в почту, если не хотите делать этогопублично, подробности судебного разбирательства. Я юрист и, может быть, смогучем-нибудь помочь. Обещать ничего не обещаю, но постараюсь».

Ольга-13: «У тебя есть где переночевать? Знакомые, подруги,друзья? Любовники?»

Zeta: «Оля, я тя умоляю – какие у нее любовники?! Не видишь,что ли, – приличная женщина перед тобой! Действительно, приличная женщина,давайте решим вопрос с вашей ночевкой. Одну ночь можете перекантоваться уменя».

Даритта: «Овца она, а не приличная женщина! Развели ее каклохушку, честное слово! Прям злость берет. Зета, на вторую ночь я ее у тебявозьму, если она твои серебряные ложечки не стащит».

Голоса, голоса, голоса... Меня заставляли отвечать, и яопомниться не успела, как уже договаривалась с женщиной, подписывавшейся Зета,о встрече через два часа и оставляла свой номер телефона, а затем созваниваласьс другой, Дариттой, и послушно записывала адрес, по которому должна былаподъехать завтра. Меня вновь подхватывало течением, но на этот раз оно былотеплым.

На всю жизнь я запомнила это ощущение: ошеломление отсвалившейся на меня безвозмездной доброты совершенно незнакомых людей, которыхтревожила моя судьба. Я говорю не о тех, для кого разговор со мной был не болеечем болтовней виртуальных собеседников, а о тех, кто договаривался друг сдругом, где мне переночевать, решал, кто встретит меня возле метро, чтобы мнелегче было найти адрес, успокаивал меня. Отупение, в котором я пребывалапоследние две недели, исчезало так быстро, словно таял кусок грязного льда,оставляя после себя серые разводы и потеки.

Спустя некоторое время, когда я устроилась на работу, оновернулось снова, но тогда пережить его оказалось куда легче.

В тот же вечер я сидела на крохотной кухоньке и невыносиморобела от хлопот красивой кудрявой женщины лет тридцати пяти, которая спугающей частотой метала на стол передо мной тарелки, заполненные салатами,супом, котлетами... Одновременно она успевала призывать к порядку дочь, варитьна плите что-то булькающее и гонять голубоглазую кошку, упорно лезущую ко мнена колени. К моему облегчению, она ни о чем меня не расспрашивала, а все большерассказывала о своих хлопотах: о том, как отдавала дочь в школу, как чиниламашину в автосервисе, как присматривала себе дом в деревне... Я слушала ее, имне хотелось полностью погрузиться в ее заботы, чтобы забыть обо всем, чтослучилось.

Однако погрузиться мне пришлось в свои заботы, а не в чужие.Уже к вечеру следующего дня я начала работать – через десятые руки меняустроили в привокзальную столовую: я должна была мыть посуду, убираться, атакже исполнять мелкие поручения поварих. Я продолжала мыкаться по квартирамнезнакомых людей, пока наконец не пристроилась в общежитие – знаете, из тех,где в одной комнате живет двадцать человек. Мне повезло – в моей жило всегодвенадцать, а из душа на нашем этаже временами даже текла горячая вода.

То, что происходило со мной дальше, рассказывать долго инеинтересно. Спустя два месяца я перебралась из столовой в кафе классом выше,еще через три – в следующее, а после этого неожиданно для самой себя устроиласьдиспетчером в таксомоторный парк. Общежитие сменилось съемной комнатой, и мояжизнь со стороны, наверное, казалась относительно наладившейся – если так можновыразиться о человеке, с которого заживо содрали кожу, и он пытается, какможет, прикрыться наспех сорванными листьями.

Я не видела своего мужа и не знала ничего о нем. Меня снованакрыло волной равнодушия к окружающему миру и к своей судьбе, запеленало впаутину безразличия, но где-то в глубине этой паутины маленькое насекомое – толи бабочка-однодневка, то ли муха – слабо дергало лапками, будто напоминая себео том, что оно еще живо. Пока живо.

Временами моя безучастность сменялась вспышками ярости, нонаправлены были эти вспышки исключительно внутрь, на себя саму. В такие моментыя принималась с удесятеренной энергией работать, чтобы заглушить обличающийголос, просыпающийся в моей голове, – он бросал такие жуткие обвинения,что я бы закричала, если бы не боялась попасть в сумасшедший дом. Я чувствоваласебя человеком, которого разрывают изнутри на тысячу частей, и он колоссальнымусилием воли пытается собрать себя из кусочков; самое пугающее заключалось втом, что и то и другое делала я сама.

Все это время я ни с кем не разговаривала. Не в буквальномсмысле, конечно: волей-неволей мне приходилось сосуществовать с другими людьми,но я ограничивалась общением, необходимым по работе. Вне ее некое чувствонамертво запечатывало мои уста, не позволяя отвечать даже на безобидныерасспросы соседок по квартире, отсекая всех, пытавшихся приблизиться ко мне,словно тюремщик, захлопывающий двери одиночной камеры перед пришедшими невовремя визитерами – к скрытому облегчению узника, благодарящего бога за своюизоляцию.