Черное сердце - Геннадий Геннадьевич Сорокин

Вера Ефимовна с порога набросилась на меня:

– Ты что, с ума сошел? Ты что себе позволяешь?

Я сначала не понял, о чем речь, стал оправдываться:

– Проспал. Прогулял пару. Наверстаю.

Она как завопит:

– Ты дурачком не прикидывайся! Пару он проспал! Зачем ты, подлец, гражданке республики Шри-Ланка под кофточку залез? Международный скандал устроить хочешь?

Тут я почувствовал, как у меня внутри что-то оборвалось. Я пролепетал:

– Никакой гражданки Шри-Ланка не знаю. С девушкой из Молдавии в фойе стоял, а к иностранкам даже близко не подходил.

Вера Ефимовна аж пятнами покрылась от гнева:

– Эта твоя «девушка из Молдавии» – первокурсница из республики Шри-Ланка Индира Сингх. Ей 28 лет. Она – мать двоих детей. Сына с дочкой дома оставила, с мужем, а сама к нам учиться приехала.

Я почувствовал себя оплеванным. Словами не передать, как мне обидно было. Прикинь: ей 28 лет, а мне – 18, но я в полутьме ничего не понял и решил, что Индира младше меня. Индира! Представь, ее зовут Индира, а мне послышалось Ирина. Если бы я… Ай, да что там говорить! Замечу в свое оправдание, что меня с толку сбила ее грудь: небольшая, упругая. У матери двоих детей такой упругой груди быть не должно.

Вера Ефимовна хотела еще что-то сказать, но тут наша классная стала заваливаться на бок. Обморок! Вызвали врача из медпункта. Пока классную приводили в чувство, Вера Ефимовна вынесла решение:

– Если иностранка пожалуется, мы тебя отчислим. Если она над твоими ухаживаниями посмеется и конфликта раздувать не будет, то считай, что тебе повезло. Я могла бы тебя прямо сейчас из техникума отчислить, но мне тебя, сироту, жалко.

Неделю я жил как в тумане, ждал, пожалуется Индира или нет. Пронесло, повезло, прокатило! С того дня я близко к иностранцам не подходил. Если встречал Индиру в техникуме, то старался затеряться в толпе. Если мы нос к носу сталкивались в общежитии, то я делал вид, что не знаю ее, в первый раз вижу. Даже сейчас, когда вспоминаю разборки у Веры Ефимовны, у меня в животе что-то вниз опускается и тошнота к горлу подходит.

– Вы жили в одном общежитии, и ты до встречи в фойе ни разу ее не видел?

– Она не к 1 сентября приехала, а запоздала. С детьми, наверное, долго прощалась. Потом с Индирой еще один парень чуть не влетел. Хорошо, что я его вовремя предупредил. Он тоже подумал, что она из Молдавии или с Украины. Индира, она миниатюрная такая, улыбка обворожительная, застенчивая, а у самой двое детей в городе Коломбо остались.

Тимоха, вспомнив, как стоял на краю жизненной катастрофы, налил еще вина и, не приглашая меня, выпил.

– Андрей, если не секрет, зачем тебе эти иностранцы сдались? Смерть Жан-Пьера Пуантье расследуешь? Так он от инфаркта умер, даже справка от врача есть.

– Откуда тебе известно о его гибели? – с подозрением спросил я.

– Парней из техникумовского общежития встретил. Они говорят: «Кончился Жан-Пьер, от сердечного приступа скопытился!» Он ведь всю общагу до поры до времени в страхе держал, а оказалось, что «моторчик» у него бракованный, маломощный. А сколько понтов было! Каких только небылиц он о себе не рассказывал, пока Санек не приехал.

– Ты про куклу вуду слышал? – доверительно спросил я. – На месте обнаружения его трупа была кукла вуду с иглой в сердце. Мое руководство заинтересовалось, не могла ли эта кукла иметь отношение к его смерти.

– Кукла – фигня! Жан-Пьер в магию не верил. Материалист!

– Ты учти, что про куклу вуду я только тебе рассказываю. Если кому-нибудь сболтнешь, мне не сносить головы. Начальство на куски разорвет и по свалкам разбросает, чтобы я своей болтливостью советскую милицию не позорил.

– Об этом даже не думай! – заверил приятель. – Я же не маленький, понимаю, что можно говорить, а что нет. Я тебя вроде никогда не подводил и сейчас не подведу.

– Расскажи про Пуантье, – попросил я.

– Появление иностранцев повергло всех учащихся в техникуме в шок. Представь, настоящие живые негры приехали учиться в обычный техникум в Сибири. Не в Москву приехали, не в Ленинград, а к нам, в провинцию, в глушь! Самое первое, в чем мы наглядно убедились, это что не у всех африканцев кожа одинакового цвета. У уроженцев тропической Африки она черная, как гуталин. У тех, кто родился к северу от экватора, кожа черная с лиловым оттенком. У выходцев с Западной Африки кожа темно-коричневая. Гвинейцы, по большому счету, не чернокожие, а коричневокожие. Они африканцы, у них негроидные черты лица, но кожа не черная, а цвета кофе с молоком. Ладошки и ступни у африканцев розовые, как пяточки у русского младенца. Естественно, возник вопрос: а кое-что у мужчин-африканцев какого цвета? Что ты смеешься? Ты марсиан на карикатурах видел? Они все бесполые, а тут реальные живые люди, у которых кожа черная, а ладошки розовые. Один парень предложил: «Давайте я, когда африканец зайдет в туалетную кабинку, из другой кабинки через перегородку перегнусь и посмотрю, что у него да как.

Я искренне засмеялся:

– Ты какие-то дикие истории рассказываешь!

Тимоха обиделся:

– Посмотрел бы я на твою физиономию, когда ты на учебу пришел и узнал, что будешь с африканцами в одном здании учиться. Это тебе не демонстрацию американских негров по телевизору смотреть, это все – в реальной жизни. Идет негритянка по техникуму – у парней разговоры стихают, все на нее смотрят.

У африканских женщин ягодицы чуть ли не под прямым углом выпирают, а грудь такая, что, если она тебя обнимет, ты руки не сможешь на ее спине свести.

Но все это было месяца три, не больше. Потом к африканцам постепенно привыкли и начали с ними общаться. Первыми в контакт вступили те, кто жил в общежитии. Тут-то Пуантье и выступил на первый план. Боже мой, чего он только о себе не рассказывал! Он говорил, что два года воевал в Анголе против УНИТА[2] в составе межафриканской добровольческой бригады. Что у него боевых наград не меньше, чем у Брежнева. Он даже орден какой-то показывал, говорил, что ангольский президент наградил его за особую доблесть. Потом Пуантье осмелел, и его рассказы стали откровенно натуралистическими и настолько дикими, что в них трудно было поверить. Он говорил, что после взятия каждого поселка, подконтрольного УНИТА, они расстреливали всех мужчин, а женщин зверски насиловали. Молодых мужчин и мальчиков тоже насиловали, а потом убивали. Как-то он рассказал, что к ним в плен попал один из видных командиров УНИТА и они его съели, чтобы стать сильнее и заполучить все лучшие качества побежденного врага.

Ты видел Пуантье? На него посмотришь и поверишь, что он человечину ел. Короче, к Новому году все в общежитии боялись Жан-Пьера. Мужик он здоровенный, любого голыми руками на куски разорвет, а тут еще рассказы о его зверствах на войне. Поговаривали, что он наших девчонок насилует, но официально на него никто не жаловался. Понимали, что толку от заявления в милицию не будет. Кто его, иностранца, героя войны против колониализма, к ответственности привлечет? Заявительницу пристыдят, скажут: «Сама африканца спровоцировала, а теперь от него компенсации хочешь?»

Пуантье был из очень состоятельной семьи. Он как-то пачку долларов из пиджака достал. Все, кто рядом был, бросились врассыпную. Доллары! Прикоснешься – в тюрьму посадят. Нам доллары в руках держать запрещено, а ему – можно. Ему много чего было можно. Он себя местным царьком чувствовал, пока в прошлом году Санек не приехал.

Санек – тридцатилетний худой болезненный гражданин Гвинеи-Бисау. Рост – 165 сантиметров, руки тонкие, как у дистрофика. Как его на самом деле зовут, не знаю. Русским он представлялся как Санек. Потом ему дали кличку «Медоед». Барсук-медоед – самое бесстрашное животное в Африке. Он даже львам дорогу не уступает. Если его хищники искусают, то он полежит час-другой и встает как ни в чем не бывало.

Санек послушал, послушал, какие небылицы про Пуантье по общежитию ходят, и говорит: «Он все врет! Его и близко в Анголе не было. Я в межафриканской бригаде пять лет воевал. Всех до единого бойцов знаю,