Помни обо мне - Софья Подольская

во рту противную сухость. Запах дразнил растревоженную Брокадельеном память. И, похоже, не только мою.

— Нет, — его светлость поддел сверкнувшую на солнце пробку и мазнул ей по тыльной стороне запястья. — Просто…

Он покатал флакон в пальцах, а когда протянул обратно, в синих глазах плескалась печаль.

— Не думал, что это средство еще используют. Все, — тон его позволил предположить, что под всеми подразумевались особы весьма определенные, — предпочитают исмаэльские благовония.

— Я слышала, маркиза де Лавие, — имя нынешней фаворитки пришло на ум не сразу, — разделяет эту милую привычку вдовствующей королевы.

Которая, скорее всего, и уложила свою фрейлину в постель сына.

Его светлость едва заметно поморщился, а значит с именами я угадала. И, думаю, не ошибусь, предположив, что наставница сошлась во вкусах с матерью его светлости. Кто же еще, кроме прекрасной Ивен, мог позволить себе не подчиняться диктуемой королевой моде? Пусть в мелочах — это особенно раздражает.

Флакончик молочного стекла опустился в предназначенную для него ячейку, а пальцы мои коснулись соседнего. Серо-синего, как море у берегов Бру-Калун.

Поддавшись внезапному порыву я достала его и, зажав в кулаке, сказала как бы между прочим:

— Не пользуйтесь курительницами, Дарьен.

Он все еще держал у губ свою пахнущую лавандой, мятой и полынью руку.

— Почему?

— В таких смесях слишком легко спрятать что-то еще. Дурман, снотворное, афродизиак…

— Яд, — закончил мысль его светлость.

И прищурился. Нехорошо так прищурился.

Вот кто тебя за язык тянул, дура сентиментальная?

Грани флакона впились в ладонь, а отступившая было боль, потекла обратно.

Я смотрела в налившиеся бурей глаза, отчаянно сдерживаясь, чтобы не потянуться к ножу. Стук сердца заглушил птичий гомон и, кажется, на десять ударов я окаменела.

Зачем? Зачем ты это сказала, Алана?

— Благодарю.

Короткий кивок и я снова могу дышать.

Его светлость скользнул задумчивым взглядом по пузырькам в бархатных гнездах, моим побелевшим от напряжения пальцам и стеклянной пробке в форме цветка.

— А в этом что?

— Вереск, — почти не соврала я.

— Южанка, — беззлобно хмыкнул он и впился крупными зубами в подхваченный с полотенца кусок хлеба.

Понимая, что тема исчерпана, я бережно опустила флакон в несессер.

Вереск. И шалфей.

Мягкие руки. Кольца с медовым янтарем. Ленты в тяжелых, уложенных короной, косах. Голубые, как ее платье. И глаза.

— У тебя ее глаза, мерхед.

Демонов Брокадельен!

Скорей бы уже выехать отсюда.

Лес издевался надо мной весь день.

Весь этот долгий, пахнущий вереском и шалфеем, день.

А еще смолистым дымом. Торфом — им топили в нижнем замке. Морем, на которое смотрели окна Восточной башни. Жизнью, которую я день за днем выгрызала из памяти. А теперь раны памяти набухали свежей кровью, и врачевать их приходилось картинами обласканного майским солнцем Брокадельена да беседой с его светлостью.

Мне, никогда не покидавшей Арморетту, показали увитые плетями дикого винограда портики школы мастера Аргиппы — гордости Касталии, лучшего фехтовальщика трех королевств и автора знаменитого трактата об искусстве владения холодным оружием. И склоны священной горы Омиками, на одной из которых поселился с учениками старый мастер Бао. Показная роскошь вилл кастальских грандов и сады камней в домах воинов Рассветных островов, где приходилось сидеть на полу. В Тевмении, нашем северном соседе, по словам его светлости, оказалось невыносимо скучно, — усиливающаяся с годами набожность тамошнего курфюрста превратила его подданных практически в монахов.

— А до Исмаэльского Халифата я не доехал. До сих пор жалею. У них там олифанты, представляете?

Я не представляла, и поэтому мне в красках описали этих невероятных животных с двумя хвостами, один из которых растет из головы и называется почему-то хобот. К вечеру я поймала себя на том, что слышу сладкий аромат кастальских магнолий, мерный стук трубок бамбукового фонтанчика и печальные крики терзаемых погонщиками олифантов. Голова почти не болела.

И поляна для ночлега нашлась сразу — круглая подушка зеленого бархата с тонким серебряным кантом ручья. Оставив заботу о лошадях его светлости — дай ему святая Интруна здоровья — я рухнула на траву, завернулась в плащ и мгновенно уснула.

Из осеннего, затянутого туманами и последним теплом засыпающего солнца, Брокадельена, по которому крестный вел нас с Жовеном девять лет назад, меня выдернуло перепуганное ржание лошадей.

И вой.

Я задохнулась, узнав в мертвенных руладах старинный мотив «Приди ко мне, любимый». А его светлость уже поднимался, следуя зову корриган*.

Святая Интруна, спаси и защити!

—--

* корриган — в бретонском фольклоре фейри ручьев и источников. Иногда встречались у колодцев. Прекрасные женщины с золотыми волосами, которые песней заманивали мужчин и дарили смерть от воды.

Глава 7

Неправда, что в корриган видят прекрасных дев с золотыми волосами. Не все мужчины предпочитают блондинок — некоторые и вовсе женщин не любят. И все же я не слышала о выживших после встречи с феей воды. Той осенью, когда мы бежали через Брокадельен, крестный показал мне уродливое существо, похожее на состарившегося ребенка. В налитых кровью глазах плескалась злоба, а высохшие прутики-пальцы держали выбеленную временем человеческую челюсть. Да, тот самый драгоценный гребень. И волосы — бурая тина на слишком вытянутом черепе. Почуяв нас, фейри оскалилась, но прежде чем из алой, усеянной мелкими зубами пасти донесся первый звук, крестный поднял руку, и корриган поспешила убраться под воду.

— Нет, — сказал он, заметив, как я пытаюсь нашарить рукоять ножа, из вежливости оставленного у границы леса. Прохладные пальцы скользнули по моей напряженной челюсти под подбородок, и я подняла голову, — нет, мерхед.

Из его зеленых, как молодой мох, глаз на меня смотрел Брокадельен, и во взгляде этом, я прочла предостережение.

Сейчас у меня был нож и не один, но приблизься я к корриган, и та меня убьет.

Его светлость встал. Медленно, словно нехотя. И сделал неуверенный шаг в сторону чащи, а я возблагодарила Всеотца и всех святых за кровь Хлодиона-завоевателя, которая, похоже, приглушала смертоносный зов. Возможно, железа и соли хватит, чтобы привести его в чувство?

Я рылась в дорожной сумке, успокаивая нервно приплясывающего Лютика. Перед въездом в лес пришлось засунуть не единожды выручавший меня освященный знак Всеотца в соль и завернуть в запасную рубаху. Подхватив заветный мешочек, я побежала к его светлости. От лежавшего на земле плаща мужчину отделяло уже три шага.

— Дарьен! — мой крик утонул в вое корриган. — Очнитесь!

Я сыпанула соль ему под ноги, а когда его светлость замешкался, прижала железный треугольник