Последняя кантата - Филипп Делелис

Когда Бетховен закончил, Моцарту показалось, будто он снова обрел радость жизни.

— Браво! Bravissimo, маэстро! — вскричал он.

Бетховен подумал, что это очередная насмешка, и насупился, но потом понял, что Моцарт искренен, и улыбнулся.

Моцарт оперся рукой на фортепьяно.

— Сыграйте мне еще раз главную тему фантазии…

Не отводя от Моцарта глаз, немного удивленный Бетховен повиновался.

— Вы должны серьезно отнестись к этой теме, господин Бетховен, — заявил Моцарт. — Музыка говорит. И знайте прежде всего, что тема эта не моя. В истоке ее — старая фуга, написанная сорок лет назад…

Париж, наши дни

Жорж Пикар-Даван, Паскаль де Лиссак и Пьер Фаран удобно расположились в гостиной Летисии. Она пригласила их выпить по стаканчику через день после экзамена в кабинете.

— Я просто счастлив, что ты наконец все закончила, дорогая, — сказал отец Летисии.

Это был шестидесятилетний мужчина с седеющими висками, но с живыми глазами и хитроватой улыбкой. На нем был костюм-тройка, сшитый на заказ, и держался он, как и в любых условиях, с элегантностью светского человека.

— Спасибо, папа, но знаешь, пока все еще под вопросом. Если я не получу первую премию, мне придется в будущем году все начать сначала…

— О нет, — проворчал Пьер, — только не сегодня об этом…

— Ты прав, не будем больше говорить об экзамене! Результаты будут через неделю. И тогда я… я сделаю каждому из вас в подарок по глиняному горшочку.

— Если вы не шутите, я познакомлю вас с одним замечательным мастером, которому мы в прошлом году посвятили передачу из цикла «Искусство и народное творчество», — сказал Паскаль.

В эту минуту прозвенел звонок у входной двери, и Летисия, поставив свой стакан, пошла открыть дверь. Она быстро вернулась, с ней был мужчина — тучный, лысоватый, с жизнерадостным лицом. Ему было, наверное, чуть более пятидесяти. Фигурой, густыми усами и старомодным костюмом он напоминал Бальзака.

— Господа, я полагаю, вам знаком Морис Перрен. Хотя бы по имени!

Вошедший любезно поздоровался с тремя мужчинами.

Пьер Фаран ответил с холодностью. Да, он знал его… по имени! Он был официальным рупором тех, кто держал в своих руках бразды правления, человек, который творил карьеры и ломал их. Член совета крупного издательства, он делал в музыке погоду, был создателем и душой передач на «Франс-мюзик», и его личное мнение звучало приговором. У Летисии были и такие связи…

Звонок прозвенел снова, и Летисия ввела последнего своего гостя, мужчину довольно высокого, худощавого, с редкими волосами и бегающими глазами. Она представила его:

— Я думаю, только Пьер здесь знаком с Огюстеном Дюпарком, профессором истории музыки в консерватории. Мсье Дюпарк всему научил меня в этой науке, которая является в какой-то степени синтезом всех других наук. Он принял сегодня мое приглашение, и я очень признательна ему.

Пьер Фаран невольно подумал, что у Летисии весьма странный крут общения. Слов нет, Дюпарк — блестящий педагог, но если то, что о нем говорят, правда…

Летисия подала профессору Дюпарку бокал с шампанским.

— Ну как вам, милая Летисия, тема фут?.. Не слишком трудная?

— И да, и нет. Во всяком случае, она преподнесла мне хороший сюрприз.

— Да? Какой же?

Летисия выпила глоток шампанского и направилась к пианино. Держа бокал в левой руке, она правой сыграла тему фуги.

— Вот… Вам это ни о чем не говорит?

Пьер Фаран и Морис Перрен погрузились в свою музыкальную память, но без успеха. На губах Жоржа Пикар-Давана блуждала легкая улыбка, которая могла навести на мысль, что он догадался, — или просто что он обожает свою дочь. Что же касается профессора Дюпарка, то он смаковал шампанское, и, казалось, взор его был обращен на какую-то книгу или безделушку в книжном шкафу.

Паскаль решился:

— Среди присутствующих я меньше всех разбираюсь в этом, но не кажется ли вам, что эта тема проистекает из произведения очень известного, вот к нему и надо восходить.

— Конечно же, Паскаль! — захлопала в ладоши Летисия. — Вам надо бы быть музыкантом.

— И что же это за известное произведение? — осведомился Морис Перрен. — Я, например, его не знаю.

— А вы, профессор? — спросила Летисия.

Дюпарк, лицо которого не выражало ничего, подумал несколько мгновений и бесстрастно бросил:

— Профессиональная тайна.

— Хорошо, — предложила Летисия, — чтобы помочь вам, я сейчас сыграю тему, которую вы только что прослушали, задом наперед.

Она сыграла ее, и на этот раз Пьер Фаран и Морис Перрен в один голос воскликнули:

— «Музыкальное приношение»!

— Да, «Музыкальное приношение» или, скорее, королевская тема, на основе которой импровизировал Бах по просьбе Фридриха Второго, перед тем как впоследствии развил ее в «Музыкальное приношение». Увидев этот сюжет, я проанализировала его, чтобы представить, что я могла бы сделать, а вы знаете — простите меня, Паскаль! — что противоположное движение, иначе говоря, запись темы в зеркальном отражении — классический прием. Перевернув тему, я ее тотчас же узнала, как наверняка узнали ее в эту минуту и остальные конкурсанты.

Летисия прервала свой рассказ, чтобы выпить глоток шампанского.

— И тогда ты обругала жюри, — сказан Пьер.

— И у вас появилась мысль отказаться, — добавил Морис.

— И вы в конце концов превзошли Баха, — заключил Паскаль.

Летисия от души рассмеялась и продолжила:

— Узнав королевскую тему, я, признаюсь, была обескуражена, потому что Бах разработал ее во всех направлениях и создал на ее основе две завершенные фуги на три и шесть голосов, десять канонов и даже сонату для трио! Все студенты знают эти произведения наизусть или почти наизусть! Но подражать Баху, вывернутому наизнанку!

— Нет, это невозможно с точки зрения гармонии, — заметил Пьер.

— Верно, — согласилась Летисия, — но с какого конца ни играй, интервалы между нотами абсолютно одинаковые: тот, кто выбрал тему, загнал нас в ловушку, потому что мы не могли так или иначе не полагаться на то, что написал Бах.

— На редкость хитрая ловушка, — подчеркнул Морис Перрен с задумчивой улыбкой.

— Хреновая ловушка! — выругался Пьер. — Извини, Летисия! Я не хотел… и потом, это к тебе не относится, естественно.

— Хватит, хватит, — успокоил всех Жорж Пикар-Даван, — не оставите ли вы в покое мою дочь? И что же ты сделала, Летисия?

— Ладно! Так вот, это любопытно, но в разгар своих сомнений, когда я невольно уже положила руку на ручку двери, я вспомнила высказывание Эрика Сати,[36]где он сказал, что никогда не чувствовал себя таким свободным, чем когда его композиция была на заданную тему, например, когда он располагал в качестве единственного инструмента лишь пишущей машинкой. Этого было достаточно, чтобы вселить в меня надежду. И я решила, что свободна… и в какой-то мере стала свободной.