Пражская ночь - Павел Пепперштейн

Меня разбудили. Все выходили из автобуса у каменной стены сада. Маленькие чугунные ворота гостеприимно распахнулись, и все входили в сад. Сад небольшой, старинный: восемь или девять разросшихся деревьев и заросли кустов — все умело создавало эффект прохладного забвения об окружающем мире, эффект оазиса, хотя через стену сюда заглядывали окна соседних домов, старинных и роскошных. Изогнутая тропа привела нас на зеленую свежую лужайку, где накрыли к фуршету: официанты в белых рубашках и серебряных фартуках разливали по бокалам красные и белые (учитывая освещение, следовало бы сказать: зеленые и черные) вина, на белоснежных столах топорщилась снедь. Посредине яркой лужайки пять фигур приветствовали гостей: хозяин дома с женой и трое их детей — два сына и дочь. Элли в белом платье.

— С моей дочерью вы уже знакомы, а вот мои сыновья Крис и Маунт. Мы называем его Монти, — приветствовал меня хозяин дома.

Я пожал руки этим парням. Крису лет двадцать девять, похож на Мэтта Деймона, наверное, служил в ВВС. Взгляд обманчиво честный, как случается у таких парней. Маунт Уорбис младше, кажется. Хоть он и назван Горой, ростом мал, как-то перекошен, возможно, слегка горбат, впрочем, лицо гораздо более красивое, нежели у крепкого Криса: длинное, узкое, покрытое шоколадным загаром, с белыми тонкими губами. Зрачки столь же шоколадны, что и кожа, а под пиджаком переливалась роскошная шелковая рубаха с узором из ярких драконов. Мне понравился страдальческий блеск его зрачков, расширенных кокаином. Как водится у страшно сутулых людей, почти горбунков, ему подарила судьба красивые руки с длинными пальцами. У всех Уорбисов бледные губы. Маунт принадлежал к породе красавчиков-уродцев.

А вот и лицо самого Уолтера Уорбиса. На первый взгляд, обычный для американских просторов красномордый бычок с аккуратно подстриженной головой. Взгляд столь светел и тверд, что кажется, будто смотришь не в глаза человека, а на куриное яйцо. Да, уверенным и в то же время слепым был его взгляд. Но в целом лицо не производило впечатления слепого. Не за счет глаз, а за счет рта — рот Уорбиса казался зрячим: как будто изо рта этого бычка выглядывало мелкое внимательное животное, наподобие хорька или куницы. Таким вот хищным, нервным и зорким был его рот, и это несмотря на обширные, словно бы потрескавшиеся губы, напоминающие ландшафт обожженной планеты; эти губы бледнели на красном лице — странный рот умел вспыхнуть улыбкой, обнажая белые зубы. Впрочем, кошмар этого лица коренился в самой нижней его части: в области подбородка и шеи. Если бы я родился художником в духе Арчимбольдо, я изобразил бы эту шею в виде гирлянды мертвых индюшат — такие трупные мягкие провисания дополняли это твердое и простое лицо.

Ну и что? Люди с подобными лицами управляют делами современного прогрессивного человечества, даже если тебе это и не по душе, приятель Пасечник. Не горюй, им только кажется, что они — власть. На самом деле они покорные слуги безликого существа, словно бы написанного Куровским, существа с миллионом отростков и щупалец, не имеющего никакой центральной точки, живущего без памяти, покорного одному лишь стремлению: сожрать, переварить и выблевать, чтобы все, что есть в мире, состояло бы из отрыжек этого юркого студня. Некоторые наивные люди называют эту соплю Хозяин, но правильнее называть это нечто в среднем роде — Хозяйство, потому что сопля инертна и разрастается механически, и если у этого Хозяйства когда-то и имелся какой-нибудь Хозяин, то возникает подозрение, что Хозяйство давным-давно съело и переварило своего Хозяина.

Дулла Уорбис, супруга магната, выше мужа (хотя и он был немалого роста), широка в плечах, с красивым оцепеневшим лицом. Вероятно, по этому лицу прокатилась лавина пластических операций, сметя все живое и оставив гладкую и загадочную пустыню. Крупные бриллианты в ушах бросали блики на ее гладкие темные щеки, а голубые ее глаза полнились болью, нервным и досадливым сожалением о чем-то, словно она только что потеряла важный документ или ключи от машины. К тому же эта холеная старуха имела обыкновение плотно сжимать свои темнонакрашенные губы, так что лицо пересекала вишневая черта, и в этот момент лицо ее начинало дышать любезностью, а вокруг глаз собирались радушные лучики.

— Добро пожаловать! Спасибо, что навестили нас. Оставайтесь на лужайке или, если вам холодно, отправляйтесь в дом. Там затоплен в гостиной камин, и возле него уже собралось общество. Там уютно, да и, не ровен час, дождь пойдет. — Хозяин просиял, улыбнулся, тряся мою руку.

Я посмотрел в сторону дома и оцепенел. Такой вот встречи я никак не ожидал. Дом с лукавой и нежной улыбкой смотрел на меня с другой стороны лужайки, из-за деревьев, и все обличив этого дома я узнавал: меня пронзил насквозь мистический холод, словно продолжение того ветра, что дул во сне над Орлиным Озером. Над окнами юные нереиды неслись верхом на дельфинах среди лепных волн, они улыбались мне, детская эротическая лень окутывала их тела от уголков губ до маленьких твердых сосков, и сходно с ними замерли фавны, опустив облупленные копытца на узкие подоконники. Тот самый дом — тот самый московский особняк, вечно замкнутый и затем уничтоженный! Откуда он здесь, в Праге? Кто воссоздал его здесь? Теперь он казался свежим, веселым: гроздья огней, букеты сверкающих люстр горели в окнах на фоне красивого деревянного потолка, как в шкатулке с инкрустацией.

Отблеск камина играл на дереве потолков, белые гардины вздрагивали в предчувствии грозы, тени гостей ходили внутри, все было светлым, до боли праздничным, а я стоял как вкопанный, чувствуя себя в тысячу раз более dreamlike, нежели на Орлином Плато.

Уорбис поймал мой взгляд, но расценил его по-своему.

— Я купил этот дом недавно. Он лет сто стоял заколоченный наглухо. Он не совсем готов, извините, выглядит нелепо. Но… это дело времени.

Элли схватила меня за руку и потащила куда-то за деревья.

— Хватит общаться с этими. Не хочу, чтобы вы дружили с чудовищами. Идемте лучше выбирать вино — чудовища поручили мне принести пару бутылок из домика, где живут бутылки.

За деревьями действительно обнаружился маленький домик величиной в одну комнату — дверь стояла открытой. Мы вошли. Здесь пахло свежей древесиной. На юном дощатом полу толпились зеленые и черные бутылки, словно бы они беседовали друг с другом, подражая гостям на лужайке.

Но Элли не стала выбирать вино. Вместо этого она устремила на меня свои сверкающие глаза и произнесла:

— Один человек — его зовут Ричард Косс — множество раз спрашивал меня, люблю ли я его. Я отвечала ему молчаливым поцелуем — silent kiss или kiss of silence, если вам так больше нравится. Но вчера он вдруг позвонил мне, я говорила с ним по телефону (он сейчас во Флориде), и он снова спросил меня об этом. А телефон ведь не наградишь молчаливым поцелуем.