Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт

В августе 1922 года после многих месяцев колебаний и сомнений Муссолини счел, что настало его время. На тот месяц к возмущению отчаявшейся общественности была назначена всеобщая забастовка. Муссолини заявил, что если забастовку не предотвратит правительство, это сделают фашисты. Ему вновь представилась возможность прибегнуть к насилию во имя закона и порядка. В Анконе, Легорне и Генуе «сквадристы» атаковали принадлежавшие социалистической партии здания и сожгли их дотла. В Милане они вывели из строя типографское оборудование «Аванти!».

Спустя два месяца на партийном съезде в Неаполе Муссолини, находясь под явным впечатлением решимости 40 000 фашистов, говорил и угрожал больше обычного. «Мы имеем в виду, — заявил он, — влить в либеральное государство, выполнившее свои функции… все силы нового поколения, проявившиеся в результате войны и победы… Либо правительство будет предоставлено в наше распоряжение, либо мы получим его, пройдя маршем на Рим».

«Рим! Рим», — закричали клакеры. «Рим! Рим!», — вторили им тысячи голосов.

Поход на Рим уже обсуждался Муссолини и четырьмя ведущими фашистами, которых позднее стали называть «квадрумвирами». Это были Итало Бальбо, исключительно красивый 26-летний лидер «сквадристов»; генерал Эмилио де Боно, в прошлом — командир IX корпуса итальянской армии; Чезаре Мария де Векки, депутат от партии фашистов; Микеле Бьянки, генеральный секретарь партии. Бальбо позднее высказал мнение, что именно он с Бьянки выступил с идеей похода на Рим, а Муссолини занял столь осторожную позицию, что пришлось сказать ему, что марш на Рим состоится, хочет он этого или нет. Версия Муссолини расходится с приведенной, но нет сомнения, что независимо от того, были его колебания искренними или нет, они, несомненно, позволили ему поддерживать контакт со всеми своими противниками, каждый из которых до последнего момента надеялся на то, что даже в такое время он предпочтет сотрудничество с ними вместо того, чтобы возглавлять чисто фашистскую революцию. Во всяком случае ясно, что вернувшись в октябре с неапольского съезда, он был убежден, что настало время действий и что правительство Луиджи Факти, пришедшее на смену кабинета Иваноэ Бономи (который ранее сменил кабинет Джолитти), не способно и не готово противостоять решительным действиям. 27 октября в нескольких городах Италии произошли фашистские мятежи, и «квадрумвиры» призвали Факти уйти в отставку. На следующее утро четырьмя колоннами начался марш на Рим. Вынужденное наконец действовать, правительство объявило о желании ввести военное положение, однако король, опасавшийся, что это приведет к гражданской войне и почти уже готовый смириться с фашистским правительством, отказался подписать декрет и тем самым лишил кабинет власти. В условиях отчаянного положения, сложившегося в связи с приближением фашистских колонн к столице, отдельным лидерам фашистской партии было предложено занять места в новом коалиционном правительстве правых под руководством Антонио Саландры. Гранди и де Векки советовали Муссолини принять это предложение. Однако он отказался. Он рассчитывал теперь на всю полноту власти и не был склонен к компромиссу, хотя его и преследовал страх, что, возможно, он зашел слишком далеко.

Он по-прежнему находился в Милане. Его офис был окружен армейскими частями и полицией, и он продолжал выглядывать из окна и постоянно осведомляться о новостях по телефону. Он делал огромные усилия, чтобы казаться спокойным и уравновешенным, однако его возбуждение походило на истерию. Когда танковый дивизион двинулся по улицам в направлении «Пополо д'Италия», он выбежал из здания с винтовкой в руках, выкрикивая что-то несвязное, и чуть было не был подстрелен своим же сторонником, который был возбужден еще более него. Фактически маршу фашистов не было оказано никакого сопротивления. Армия и полиция были готовы оставаться в стороне и не вмешиваться в ход событий.

Наконец из Рима раздался телефонный звонок: его вызывали к королю на консультацию. «Подтвердите приглашение письменно», — коротко сказал он. Самообладание возвращалось к нему. Вскоре пришла телеграмма: «Очень срочно. Прочитать немедленно. Муссолини — Милан. Его Величество Король просит Вас незамедлительно прибыть в Рим, так как он желает предложить Вам взять на себя ответственность сформировать Кабинет. С уважением. Генерал Читтадини».

В тот же вечер он выехал в Рим поездом. Видимо, для того, чтобы его черная рубашка казалась более респектабельной, к радости одного журналиста он надел еще котелок и гетры. Когда Муссолини представился королю, то извинился за свое необычное одеяние. «Извините меня, пожалуйста, за внешний вид, — сказал он и тщеславно добавил: — Я прямо с поля боя».

Толпа любит сильных людей. Толпа подобна женщине…

Все зависит от умения искусно манипулировать ею.

«Я мог бы превратить этот серый зал, — напомнил Муссолини палате депутатов в первом же своем выступлении, после того как он принял предложение короля о сформировании правительства, — в вооруженный лагерь чернорубашечников, бивак для трупов. Я мог бы заколотить гвоздями двери парламента».

Хотя фашистские сторонники Муссолини, большинство из которых не дошли до Рима 40 миль, могли бы быть легко рассеяны столичными войсками, если бы король согласился их использовать, это хвастовство было небезосновательно. Однако добившись власти с помощью угрозы применения силы, он стал осуществлять ее с осторожностью. На следующий день после встречи с королем Виктором Эммануилом он отдал приказ привезти в город на специальных поездах 25 000 «сквадристов», по-прежнему стоявших лагерем близ Рима, чтобы они прошли маршем мимо Квиринала и затем мирно разошлись по домам. Он сурово наказал тех, кто был виновен в насилии, делая все, чтобы продемонстрировать, что он не только лидер фашизма, но и глава правительства Италии. В его кабинет, который он сформировал в течение семи часов, были включены представители основных политических группировок, за исключением антинационалистов: министерские портфели получили социал-демократы, католики и либералы. Лишь четверо фашистов вошли в правительство.

Однако не приходилось сомневаться в том, что он прибыл в Рим не для того, чтобы возглавлять коалицию, а с целью установить режим личной власти с помощью своей партии. Он оставил за собой посты министра иностранных дел и министра внутренних дел и потребовал от палаты депутатов предоставить ему полноту власти сроком на один год, чтобы провести в жизнь то, что он считал глубокими реформами. Он получил эти полномочия большинством в 275 против 90 голосов.

Он приступил к работе с энергией и решимостью, которые не могли не восхищать даже его самых суровых критиков. Он поднимался с постели рано утром, выполняя комплекс усиленных упражнений, пока его волосатая, напоминавшая по форме ствол орудия грудь не покрывалась потом, затем завтракал фруктами и молоком и быстро отправлялся к себе в офис, где начинал работать в восемь часов, успев до этого прочитать итальянские и иностранные газеты, которые всегда валялись в беспорядке в его комнатах. Он ел мало, так как у него уже образовалась язва, которая все больше беспокоила его — до самого конца жизни; и он часто ничего не ел во время второго завтрака и в обед, разве что спагетти с хлебом из отрубей, свежие овощи и фрукты, предпочитая шпинат и темный виноград. Он любил молоко и соки, но из-за язвы пил мало вина и после войны бросил курить. Когда-то он был большим гурманом, но теперь ел быстро и без всякого интереса, гордясь своим спартанским меню и строгим воздержанием на правительственных банкетах, осуждая чревоугодников и любителей выпить за их пристрастия. По его словам, он не позволял себе никаких удовольствий, ничего кроме работы. В то время это в основном так и было. Он занимался фехтованием и боксом, плавал и играл в теннис. Но те, кто его обучал или играл с ним, считали, что он делал это не потому, что получал от этого удовольствие, а потому, что страстно желал сохранить физическую форму и иметь крепкое, сильное тело[8].