Клятва. История сестер, выживших в Освенциме - Рена Корнрайх Гелиссен

– Я слышал, что случилось ночью, пан Корнрайх. Понимаю вашу тревогу.

– Мне нечем тебе заплатить за эту услугу.

– Я не возьму у вас никаких денег. Мы с Реной дружим с детства. И для вашей дочери я сделаю все, что попросите.

– Спасибо тебе. – Папа сделал паузу и погладил подбородок, где полагалось быть бороде. – Ты производишь впечатление человека слова. Если ты сможешь переправить Рену в Словакию, мы с ее матерью вновь обретем ночной сон.

– Я позабочусь об этом, – благородно ответил Анджей. – И я клянусь, что буду защищать ее даже ценой своей жизни и ни один волос не упадет с ее головы. Я даю вам слово чести, что доставлю ее в Словакию живой и невредимой. Мне придется держать ее за руку, поскольку местность там неровная, но я не дотронусь до нее самой, пан. Можете мне доверять.

Отец скрепил договор рукопожатием, но в его в глазах мелькнуло то, чего я раньше в них не видела, – униженность и поражение.

Вечером мать поцеловала меня в бровь, рыдая и причитая: «Рена, будь храброй, будь осторожной, будь здоровой».

Я пообещала писать им и передавать еду.

– Я вернусь, как только все уладится.

– Счастливой тебе дороги, – торжественно произнес папа. – Благословит тебя Бог.

Я поцеловала его на прощание и обняла Данку. И мы вышли в зимнюю ночь, – я и Анджей, – наедине, без старшей спутницы.

– Нам надо будет идти всю ночь, – наставлял меня Анджей. – Нельзя даже перешептываться, ни единого слова, поскольку собаки улавливают звуки издалека, а если она залают, их уже ничто не остановит. За нами выйдут патрульные, и проскочить через их сеть шансов почти нет. Если я покажу жестом ложиться, бросайся на землю. Головы не поднимай и не шевелись, пока я не дам знак встать. – Он взял меня за руку. – Я буду держать тебя за руку всю дорогу, чтобы ты не упала. Это будет как в детстве, когда я вас с Данкой провожал домой по склону.

Было холодно, шел дождь вперемешку со снегом. Если окрестность пронзали лучи прожекторов, мы падали лицом вниз, чтобы не отбрасывать тени. По этой скользкой слякоти было бы трудно шагать даже днем – со смехом и с зимними песнями про санки, – а тут ночь, и ты молча, в тишине и темноте крадешься под страхом смерти, стараясь не хрустнуть, наступив на свежий наст. Вдоль оврага мы двигались между деревьями, через подлесок, не оставляя следов.

Анджей оступился и на мгновение отпустил мою руку.

Потеряв равновесие, я изо всех сил старалась не сорваться в пропасть, но полетела вниз. Я кубарем катилась по крутому склону, пытаясь ухватиться за ветки деревьев, но лишь рвала о них рукавицы. Прикусив язык, я плюхнулась в воду, на подушки обледенелых валунов. Ночная тишина была нарушена. Под мою одежду пробиралась ледяная вода. Мы напряглись, вслушиваясь, не разбудили ли собак в окрестных конурах. Было слышно, как с моих рукавов капает вода. Мы не смели пошевельнуться или вздохнуть. Но лая не было слышно.

В конце концов Анджей дал мне знак подняться. Я медленно, опираясь на речные камни, встала. Ноги едва держали меня, они тряслись от холода и страха.

Ухватившись одной рукой за дерево, Анджей потянулся ко мне. Я вцепилась в него ногтями, и он держал меня, пока я еле-еле поднималась вверх по обрыву. Наконец мы оказались на ровной земле. Он принялся растирать своими руками мои, пытаясь их согреть, а я стиснула челюсти, чтобы приглушить стук зубов. Он улыбнулся, понимая, как мне мокро и холодно, а потом взял меня за руку еще крепче и повел дальше, вперед, к нашей цели.

Огонь в фермерском домике поначалу показался миражом. Я была уверена, что вижу сон, ведь шел второй или третий час ночи, но нет – там, за снежным полем, блестели яркие огни. Анджей знаками показал, что нам надо к конюшне. Приютившись между лошадьми и коровами, мы стали ждать.

– Это связной пункт между словацким и польским подпольем, – прошептал он мне в ухо. Я кивнула, понимая, что мы теперь в безопасности.

Встретить нас вышел фермер Карл, который стал хвалиться, как обыграл в покер пограничников. Его жена угостила нас горячим какао, а мне дала сухую одежду. Карл предложил нам лечь вместе, но Анджей убедил его, что это будет неприлично, и меня в итоге уложили на семейной кровати, а Анджей пошел спать на чердак. Утром мы с Карлом и Анджеем в одежде словацких фермеров залезли в повозку и отправились в Бардеёв.

У дома дяди Якоба Анджей опять взял меня за руку.

– Ведь я сдержал обещание, которое дал твоему отцу?

– Конечно, сдержал.

– Я касался только твоей руки.

Мне хотелось, чтобы он не отпускал мою руку никогда. Я пугалась этого большого города, чужой страны.

– Я люблю тебя, Рена.

– Спасибо, что доставил меня к дяде Якобу Шютцеру. – Я вспыхнула и сорвалась с места, пока он снова меня не поцеловал, пока я не отдала ему свое сердце навеки.

Прежде чем высунуть нос из дома Шютцеров, мне пришлось освоить словацкий и лишиться своих длинных кос, чтобы выглядеть как городские девушки. Казалось, я должна забыть обо всем, что связывает меня с любимой родиной. Когда я пыталась рассказать тете Регине и дяде Якобу о том ужасе, в котором живут польские евреи, они думали, что я преувеличиваю. Мне не верили! Мои кузины Цили и Гиззи считали, что я слишком серьезная, и все время хотели вытащить меня куда-нибудь развлечься. Мне при всем желании не удавалось забыть родителей и тяготы, которые легли на них и на мою сестру, но в Словакии, похоже, никто не понимал всей серьезности ситуации в Польше.

Я скучала по Тыличу и родным. Я скучала по Анджею. И вдруг однажды, откуда ни возьмись, он стоит у наших дверей. Привез мне контрабандой посылку от мамы с кое-какими вещами.

– Спасибо, Анджей. – Я нервничала и не хотела затягивать наш разговор.

– Рена, мы можем поговорить с глазу на глаз?

Я огляделась по сторонам, не смотрит ли кто, и мы пошли за дом.

– Я слышал, что молодых евреев и евреек скоро будут забирать в трудовые лагеря, – начал Анджей, – кроме тех, кто в смешанном браке. Если ты выйдешь за нееврея, появятся неплохие шансы, что тебя не тронут.

Тут мне захотелось, чтобы его слова застыли, прежде чем он успеет их вымолвить.

– Я хочу жениться на тебе. Завтра. Я уже обо всем договорился. Мой брат живет в пятнадцати километрах, и у него есть комната, где мы можем пожить. Я больше не буду ходить в Польшу и обратно, кроме исключительных случаев, и нам можно будет жить в Словакии, а тут безопасно.

Я чувствовала себя такой одинокой. Посоветоваться не с кем. Я не знала, как мне надо поступить, но точно знала, что ни семью, ни веру я не предам. Видно было, что Анджей полон надежд. Как бы мне хотелось поверить, что он предлагает хороший выход… но ведь это не так.

«Если честно, Анджей, мне здесь, в Словакии, не очень хорошо. Родители в Польше, и я до смерти соскучилась. Я молодая и крепкая, я сильнее их, но под немцами сейчас именно они. Мне не хочется жить здесь, а хочется в Тылич, домой, но я не могу туда поехать… не знаю, что тут можно сделать».