Клятва. История сестер, выживших в Освенциме - Рена Корнрайх Гелиссен

– Дядя Якоб не может взять вас обеих, так что вам надо ехать к Зосе в Братиславу. В Словакии все пока нормально, а у нее там много знакомых среди зажиточных евреев, которые знают, что здесь творится. Они примут вас и дадут работу, там вы будете вне опасности.

– Я не хочу снова бросать тебя! – Я надеялась изменить ее решение.

– Нет, Рена, ты поедешь, иначе я пойду куда-нибудь, лягу и умру. Я не хочу видеть, как моих девочек обесчестят.

Мои слова застряли в горле. Я никогда раньше не видела в глазах у мамы такой тревоги и такого бессилия.

– И я хочу, чтобы ты позаботилась о Данке.

– Хорошо, мама. Мы поедем.

Утром на санях приезжает Толек. Нам нужно остановиться вечером где-нибудь поближе к границе. Идти через границу нельзя, поскольку нынче полнолуние, но надо быть неподалеку, чтобы завтра не пришлось проделывать слишком длинный путь.

Такое утешение – его дружелюбное лицо посреди чужого мира. Я вдруг понимаю, что мы для него не евреи, а просто друзья. Ну почему остальной мир не может видеть вещи так, как видит их он, как вижу их я?

Мы с Данкой крепко обнимаем маму. Она выглядит ужасно маленькой, словно ее придавила к земле тяжесть мира. Родители всегда казались мне нестареющими, но вдруг за одну ночь годы одолели их. Я поражена маминой хрупкостью и папиной сединой.

– Может, вы с Шани наконец поженитесь. Этот Шани – славный парень. Мы с папой будем счастливы, если ты за него выйдешь. – Мама пытается поднять нам настроение. В ее глазах на мгновение вспыхивает искорка. – Вы такие хорошие девочки. Мы очень вами гордимся.

Кутая в одеяла наши ноги и плечи, словно укрывая детей перед сном, она тихонько что-то наговаривает о вере, надежде, заботе друг о друге. Ее взгляд грустный и мягкий.

Папа целует нас в лоб. Он читает еврейскую молитву, благословляя дочерей, которых не может защитить.

Толек цокает, и лошади трогаются в путь к границе. Мы уезжаем в Словакию, оставляя родителей здесь.

Они ковыляют по глубокому декабрьскому снегу и машут нам на прощание. Мамин платок падает. Одной рукой она придерживает на голове парик, а другой размахивает в воздухе, словно пытаясь продлить последние мгновения, когда мы еще вместе.

– До свидания, папа!

– До свидания, мама!

Мы продолжаем выкрикивать прощания, пока от наших голосов не остается только хриплый шепот.

Их крошечные фигурки на горизонте уже исчезли, а мы все продолжаем махать в надежде, что они нас видят. И я знаю, что они тоже машут, тоже надеются. Черные силуэты мамы и папы на фоне снега навсегда остались в моей памяти, словно они все еще стоят там, ожидая нашего возвращения, словно они так и останутся там навеки – в ожидании.

Слезы обычно бывают солеными, но мои на вкус горькие, они превращаются в лед на моих щеках, замерзают во времени.

* * *

Прошло уже больше года с тех пор, как мы приехали в Словакию, и несколько месяцев с тех пор, как я в последний раз видела сестер: они живут на другом конце страны, в Братиславе. Я пишу медленно, вывожу каждое слово, будто само движение пера по бумаге делает меня ближе к младшей сестре.

20 марта 1942 г.

Гуменне, Словакия

Дорогая Данка!

Я сильно по тебе скучаю. Как хотелось бы увидеть тебя, но это невозможно. Я знаю, в каком восторге ты была, когда услышала, что мы с Шани наконец-то поженимся, но нашей свадьбе не бывать. Сейчас, когда в Словакии ввели закон о военном положении, я не вижу иного выхода, кроме как сдаться властям и отправиться в трудовой лагерь. Зильберы считают, будто я перегибаю палку, когда говорю, что их расстреляют за то, что они укрывают меня, но мы-то с тобой знаем, что да как. Они были так добры ко мне все эти месяцы, и мне невыносима мысль, что я могу подвергнуть их опасности.

Боюсь, для меня это будет, как снова уезжать из дома, и мое сердце не вынесет еще одной разлуки. Когда уже немцы перестанут рушить нашу жизнь? Я не хочу бросать тебя, но рисковать жизнями других людей я тоже не могу, и мне кажется, словацкие евреи не понимают, что немцы не шутят.

Прошу тебя, будь осторожна. Я буду молиться, чтобы с тобой в Братиславе ничего не случилось. Передавай привет Зосе, скажи Гершелю и Эстер, что тетя Рена крепко обнимает их и целует. Скучаю.

Твоя любящая сестра Рена

Вкладывая письмо в конверт, я жалею, что не могу вместе с ним положить еще что-нибудь, что помогло бы уберечь Данку, но она на другом краю страны, вне пределов досягаемости. Силы, от которых зависит сейчас вся наша жизнь, набрали скорость и превратились в горную лавину, сметающую на своем пути все знакомое нам и любимое. Я больше ничего не могу поделать – лишь доверить Богу заботу о тех, кого я оставляю.

Мне нужно написать еще одно письмо. Как бы мне хотелось обойтись без него, но отвертеться не выйдет. Я вынуждена второй раз отложить нашу с Шани Готтлоббом свадьбу.

Дорогой Шани!

Мне жаль, что приходится писать тебе это письмо, когда до свадьбы осталось всего две недели, но я не знаю, как мне еще поступить. Я решила подчиниться недавнему указу, сдаться властям и отправиться в немецкий трудовой лагерь. Прошу, пойми, почему я так решила, и попытайся меня простить. Я рассказывала, что происходило в Польше, когда мы убежали в Словакию, поэтому прислушайся ко мне: ни единому слову немцев верить нельзя. Возможно, я проработаю там всего пару месяцев. Я пока ничего не знаю – ни куда меня повезут, ни на какой срок. Молю тебя с уважением отнестись к моему решению. Я напишу тебе и Данке, как только приеду в лагерь и обо всем разузнаю.

Мы достаточно молоды, чтобы начать все сначала, когда я вернусь. Мне, в конце концов, всего двадцать один год – ведь я еще не слишком стара для тебя? (Это шутка, если что. Я не хочу, чтобы ты над ней расплакался.) Когда-нибудь мы заживем нормальной жизнью, и ты станешь мне хорошим мужем, но не теперь. Надеюсь, ты подождешь меня еще один последний раз. Не знаю, чего ожидать, но мне известно, что в лагере будет тяжело. Молюсь, чтобы это не оказалось слишком надолго. Спасибо, что любишь меня, несмотря на все мои беды и испытания. Передай мои лучшие пожелания тете Регине, дяде Якобу, Цили и Гиззи.

Храни тебя Бог.

Люблю, Рена.

Я складываю свадебную ночную рубашку и, не лелея никаких надежд, убираю ее в сундук, размышляя о том, как жених отнесется к моему письму. Туфли, которые сапожник изготовил мне на свадьбу, платье, которое сшил портной, – все, что у меня есть, убрано и спрятано вместе с моими мечтами.

Оставив письма на столе, я подхожу к шкафу – я уже знаю, как оденусь. Мой костюм в бело-зеленую клетку – он и теплый, и симпатичный. Я должна выглядеть как можно лучше, хоть и отправляюсь в трудовой лагерь, а это мой самый красивый наряд. У Данки есть такой же костюм: их выбирал для нас добрый портной, когда мы в прошлом году приехали в Словакию. Мы никогда не были в настоящем универмаге, и портной – поскольку мы беженки – купил нам по новенькому костюму. Еще у меня есть прекрасные белые войлочные сапожки с красным рантом.