Русич. Последняя битва - Андрей Посняков

– По пути, по пути, господине. – Отрок вновь побежал рядом с конем Ивана.

Захар Раскудряк и Хевроний Охлупень дожидались Ивана в лавке. При виде вошедшего боярина оба поклонились.

– Ну здравствуй, здравствуй, Захар, – обрадованно воскликнул Раничев. – Давненько с тобою не виделись, почитай с Масленицы.

– Так, господине, с Масленицы и есть. А торговлишка наша неплохо идет, слава Господу – прибыток имеется.

– То хорошо. – Иван потер руки, – то славненько. Только вот не за-ради торговых дел я к вам заглянул. – Он оглянулся на дверь и понизил голос. – Лишних ушей в лавке нет?

– Только Савва, приказчик. – Хевроний с Захаром переглянулись. – Ну сейчас мы его вытурим. Эй, Савва! Савватий!

– Что угодно, господине?

– Дуй к кузнецам, в Чернохватово, скажи – пущай к вечеру штырей накуют, инда кончились штыри-то, а причалы доделывать надо, чай, скоро струги пойдут.

– Сполню.

Поклонившись, приказчик выскочил из лавки и бегом понесся к деревне.

Захар Раскудряк – красивый рыжеватый мужик с чуточку вытянутым лицом и небольшой бородкой – самолично запер дверь на засов:

– Вот, теперь говори, господине.

Раничев потянулся:

– Да говорить-то, по сути, не о чем. Мне нужна Мавря, колдунья.

– Колдунья Мавря?! – удивленно переспросил Раскудряк. – Так ее чернецы забрали за то, что на метле летала и, обернувшись кошкою, многих достойных людей извести пыталась.

– Вон оно как! – Иван скептически ухмыльнулся. – Кошкою обернулась, ведьма!

– Ведьма, ведьма и есть! – Захар с жаром перекрестился, однако зачем боярину вдруг понадобилась колдунья – не спросил, знал – нужно будет, так Иван Петрович сам скажет, а не скажет, значит, то и не нужно никому знать. Такого же мнения определенно придерживался и Хевроний Охлупень.

– Значит, – негромко сказал он, – нужно Маврю из монастыря вызволять. Ежели не сожгли еще.

– Не сожгли, – улыбнулся Захар. – Не успели. Феофан-то игумен в отлучке – к князю в Переяславль-град поехал. Как вернется, так, видно, и сожгут ведьму… Как раз и гости к ним должны припожаловать – монашек один говорил. Из Кудровой обители чернецы… Впрочем, ты, господине, я смотрю, не очень-то в Маврино ведовство веришь?

– Верно подметил. – Иван раскатисто захохотал. – Вся эти черные кошки, порча, гадания и прочая муть – вздор полнейший, в который цивилизованному человеку верить – только чертей смешить. Как сказал один гм… далеко не глупый политик, правда, жестокий и беспринципный – «гнусная антинаучная чушь»! Ну не буду вдаваться в подробности… Короче – что думаете?

– Думаю, брать обитель с налету не стоит, – первым высказался Хевроний. – По крайней мере, если не придумаем ничего лучшего.

– А что? – с усмешкой перебил его Захар Раскудряк. – Можно и налетом! Уж больно много крови чернецы нам попортили.

– Нет, друже, – спокойно осадил его Раничев. – Налетом – это уж слишком. И так-то игумен князю про нас нажалуется.

– Да уж, – согласно кивнул Хевроний. – Этот гад может. Да больше ведь соврет, нежели правду скажет!

– Вот то-то и именно! Короче, мужики, думать надо… Ты, Захар, сказал, что Феофан-игумен в отъезде? А кто в обители вместо него за главного? Небось, отец-келарь или кто из других старцев?

– Говорят, келарь…

– Так-так. – Раничев задумчиво подкрутил усы. – Забыл, кто там сейчас келарем-то?

– Варфоломей-инок, в миру – Софроний.

– Кто-кто?! – обрадованно переспросил Иван. – Софроний? Да я ведь его знавал когда-то, кочерыжку сквалыжную… Но он тогда вроде в дьяках был, не в иноках.

– С тех пор постриг принял. – Хевроний Охлупень моргнул хитрым глазом. – Люди говорят – упасся от проверки княжеской. Мздоимец отец-келарь и сквалыга та еще.

– Хорошо, хорошо. – Раничев снова потер руки, словно бы никак не мог согреться. – Значится, так…

Советовались долго, расписывая все подробнейшим образом, так что когда Иван вышел из лавки, небо уже начинало темнеть, а в реке отражались первые звезды и тощий рогатый месяц.

Иван, кивнув дожидающимся слугам, вскочил в седло. Только поворотил коня – скакать к дому, – как дорогу перебежала черная пушистая кошка.

– Оба-на! – Иван вскинул коня на дыбы, улыбнулся, увидав шустро бросившуюся за кошкой девчушку лет десяти-двенадцати. Белоголовую, босую, в простом сермяжном сарафанчике.

Подъехал ближе, спешился, улыбнулся приветливо:

– Ты чьих же будешь, девица?

– Ксюша я, Офонасия-бондаря дочь. – Девочка смотрела прямо, ничуть не боясь. Да и кого ей было бояться – ведь кругом все свои.

– А кошечка у тебя красивая, – ласково продолжал Иван. – Не продашь, кошечку-то, а? Хорошую цену дам.

– Ум, эту не продам. – Девчонка упрямо надула губы. – А вот еще у нас другая есть, так ее, пожалуй, бери. Только она шкодливая больно!

– А масти какой?

– Да черней этой.

– Ну на тебе денежку. Неси котика-то.

Сунув покупку одному из сопровождающих воинов, Раничев вскочил в седло, и вся кавалькада понеслась к лугу. Проехали чернохватовский лес, пастбище, пронеслись по старой поскотине и вместе с садящимся солнцем прискакали к воротам центральной усадьбы.

Темно-голубое небо пламенело закатом. Желто-оранжевые облака напоминали волшебные одежды каких-то высших существ, быть может, ангелов, от частокола через весь ров протянулись длинные заостренные тени.

– Эх, красота! – обернувшись в седле, Иван невольно залюбовался открывшейся перспективой: лесом, лугом и рощицей, залитыми закатным оранжевым светом, пламенеющей лентой реки. У реки, впереди, виднелись избы – Чернохватово; верстах в трех, по правую руку, хорошо просматривалось Гумново с починками-выселками; на холме, за дальним лесом, угадывались черные стены Ферапонтова монастыря.

– Красота, – поворачиваясь, еще раз повторил Раничев. – Все хорошо, только вот что это за название – Обидово?! Нехорошее, не наше название, надо другое придумать. Ну например – «Колхоз „Светлый путь“».

Евдокся встретила на крыльце, обняла, прошептала:

– Ну как, нашел свою ведьму?

– Почти, – улыбнулся Иван.

Отец-келарь, инок Варфоломей, прежде известный кое-кому в миру под именем вороватого дьяка Софрония, привычкам своим не изменил и в монастыре, благо должность тому способствовала. Пользуясь покровительством княжеского тиуна Феоктиста и самого настоятеля, архимандрита Феофана, Софроний-Варфоломей быстро достиг в обители степеней известных, но и теперь не почивал на лаврах. Его деятельная натура, естественно, была чужда истинному служению Господу, что, в общем-то, не слишком бросалось в глаза – Варфоломей мало кого пускал в свою келью, принимая чернецов в небольшой каморке-приемной. Вхожим были лишь отец-настоятель да некоторые из особо доверенных старцев. А если б кто прочий случайно вошел… ой, лучше б и не входил тогда. В глазах бы зарябило от убранных драгоценными каменьями золотых окладов, от шитых узорами покрывал, от мягких парчовых подушечек, от сундуков, обитых сверкающим металлом. Имелось у отца-келаря и вино, и серебришко, и злато – на черный день запасец. Феофан-игумен, старец, постом да молитвою истощенный, о том знал прекрасно, но против не выступал, к чему? Был Варфоломоей-инок человеком верным и нужным и покровителя у князя имел сильного. К чему с таким ссориться? То прекрасно понимал Феофан, и сам-то, несмотря на внешний истинно иноческий вид, не без греха был, однако о том умолчим. Не столько постом и смирением снискал себе Феофан славу, сколько делами иными – борьбою с ведовством, колдуньями, ведьмами, чаровниками-волхвами. Многих, многих, пытав, отправил на костер кровавый монастырский старец, еще многих – желал бы отправить, да руки пока коротки были. Ну это пока… Вот и третьего дня отправился архимандрит в Переяславль, с челобитною к князю, Федору Олеговичу. Бил челом на угрюмовского воеводу Ростислава, дескать, не во всем тот православной вере святой помогает, не всегда воев-дружинников в помощь дает на дела богоугодные. Вот и супротив поганца Иванки, боярина местного, не дал ослобонить рощицу. Сказал – «ваши дела, вы и решайте»! А рощица-то испокон веков обители Ферапонтовой принадлежала, в том и свидетельства имеются.