Театр абсурда. Во что превратили Россию - Николай Николаевич Губенко

пребывание в Государственной думе не приносит пользы, уйду. А пока напомню слова Данте: «самые ужасные и жаркие места в аду приготовлены для тех, кто во времена тяжелых испытаний сохраняет нейтралитет».

Вам, конечно, известна история коллекции капитана Балдина, которая до войны находилась на хранении в Бременском кунстхалле, была спасена им в 1945 году от неминуемой гибели и находится теперь в России как компенсация за ущерб, нанесенный Третьим рейхом нашему культурному наследию. Так вот, могу ли я сохранять нейтралитет, когда уважаемый Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа, оценивая коллекцию, говорит, что «у нормальных, культурных людей подобные рисунки вызывают разве что зевоту». Но передо мной – тысячи отзывов посетивших выставку с этой коллекцией в апреле. И нет ни одного отзыва, который бы не выражал восхищения увиденным.

– Вот и не хотелось бы вас спрашивать о том, что произошло между вами и Любимовым после стольких лет праздничной триумфальной совместной работы, после вашей искренней влюбленности в этого замечательного Мастера. Однако и не спросить нельзя. Все еще тянется этот ненужный шлейф из чьих-то пересказов, слухов, сплетен, искаженных фактов, удивительных трансформаций.

– Наш конфликт с Любимовым лежит не в творческой сфере. Он скорее мировоззренческий. В 1941 году мой отец, имея пять душ детей, ушел добровольцем на фронт. Отец моей жены тоже. Он получил звезду Героя за форсирование Днепра, когда от батальона, которым он командовал, осталось в живых одиннадцать человек. А Любимов во время войны был артистом-разговорником в ансамбле НКВД. Конечно, это не главное. У всех по-разному складывалась жизнь, но, как сказал Байрон, «лучший пророк для будущего – прошлое». Театр на Таганке начинался спектаклями «Добрый человек из Сезуана», «Десять дней, которые потрясли мир», «А зори здесь тихие…», «Мать». Это были прославленные, по-истине прекрасные спектакли, искренние, могучие, не конъюнктурные, яростные, советские. Я был свидетелем пятнадцатиминутных оваций в Испании, где спектакль «Мать» шел без перевода. И те спектакли, которые проходили с трудом – «Деревянные кони», «Живой», – тоже были патриотическими, проникнутыми душевной болью за страну. За ее будущее. Но в конце 70-х годов, как мне теперь кажется, Любимов перестал связывать свою судьбу с жизнью страны, с самим Театром на Таганке. Его поведение во время работы над спектаклем о Высоцком, спектаклем «Борис Годунов» красноречиво говорило о желании покинуть Родину. Но на Западе ему не удалось создать ничего, даже близко похожего на спектакли, которые прославили его на Родине. Для Запада поддержать художника уровня Любимова было чисто политической акцией, а не художественной необходимостью. Теперь это очевидно. В Россию вернулся совершенно другой человек. По всей видимости, Достоевский был прав, когда говорил о некоем химическом соединении души и Родины, для того чтобы художник мог по-настоящему творить. Кстати, Любимов любит повторять, что он никогда и никого не просил о возвращении ему гражданства. Но обращение в Верховный Совет СССР свидетельствует обратное. «Был бы признателен вам, если бы вы рассмотрели вопрос о восстановлении меня в гражданстве СССР», – так черным по белому было написано его рукой.

– Но вот один из любимых вами поэтов, Михаил Светлов, говорил: «Талант человека в том, что он делает то, чего я не могу». И вовсе ни при чем здесь те или иные перипетии личной судьбы. Я думаю, что вклад Любимова в отечественную сцену столь велик, что художник уже давно живет в нем не бытовой, не частной жизнью. Вероятно, можно о чем-то рассуждать, но ничего не осуждать в нем, так думаю я по ходу нашей с вами беседы… А теперь скажите: зачем вам свой театр, что хотели бы вы в нем сказать зрителям, чем отличается ваше «Содружество» от содружества иных московских театров? Что хочется играть самому?

– Недавно посмотрел я в одном театре «Ревизора». И знаете, после окончания спектакля захотелось мне, чтобы актеры вышли на сцену и просто хорошо проговорили текст Гоголя. Перечитал советы Гоголя актерам, где он сокрушается по поводу игры, которая больше походит на карикатуру. У нас сейчас почему-то царствует и в театре, и в кино мода на карикатуру. А такой игры, которая была когда-то у Евстигнеева, у Табакова, у некоторых актеров в ленкомовской «Поминальной молитве», я уж не говорю о стариках-мхатовцах, сейчас не встретишь.

Вот мне и захотелось сделать хороший театр, играть Чехова, русскую классику, спектакли для людей думающих и чувствующих, создать храм, в который приходят люди, объединенные одной верой. Это звучит торжественно, но если проще, то по Рубцову: «Спасибо, скромный русский огонек, за то, что ты в предчувствии тревожном горишь для тех, кто в поле бездорожном от всех друзей отчаянно далек».

Помню, как-то Василий Макарович Шукшин вернулся из Питера, посмотрев у Товстоногова свою пьесу «Энергичные люди», и сказал: «Хорошо бы иметь свой театр, чтобы туда приходили люди, которые тебя понимают».

Вот и театр «Содружество» для меня – это возможность говорить со зрителем о том, о чем думается. И еще, Любимов бросил на произвол судьбы многих людей, которые служили ему верой и правдой, – тех, кто стоял у истоков его успеха: Славину, Лебедева, Жукову, Филатова, Сайко, многих других. И я стараюсь делать все, что в моих силах, чтобы они продолжали радовать зрителей. Как актеру в своем театре хотелось бы поработать с хорошим режиссером. В начале 90-х посмотрел замечательный спектакль с Михаилом Ульяновым в главной роли – «Мартовские иды». Борисова там чудесно играла. Какое все-таки наслаждение работать с хорошей режиссурой!

– А что думаете вы о нашем телевидении, отчего редко появляетесь на всех его каналах, почему не участвуете в шоу-бизнесе? Не видно вас на светских тусовках …

– Очевидно, что из всех искусств сегодня для нас важнейшим является ТВ. При единственном условии – если это действительно искусство. Какие прекрасные встречаются там передачи о театре, скажем Бортошевича, Смелянского, Вульфа, о поэзии – В. Смирнова! Это раритеты. Интересных, содержательных передач удручающе мало. Какая-то странная сейчас селекция на ТВ: бесконечно одни и те же люди, одни и те же лица и какое обилие пошлых, убогих передач! Словно Россия и не страна Пушкина, Толстого, Достоевского, Чайковского, Шостаковича, Свиридова… Все эти надоевшие донельзя конкурсы красавиц. А почему, например, не конкурсы любителей поэзии, книголюбов? Почему бы не послушать Некрасова, Лермонтова, Рубцова? Давно ли вы слышали лермонтовское «Бородино»?

Все эти ряженые игры на Бородинском поле – хорошо. Но ведь вначале было Слово. Где же великий и могучий русский язык на телевидении? Эстрада – неплохо, когда хорошая, но где