Раненый город - Иван Днестрянский

Вышедших во двор зовут обратно. Камов приступает к распределению следственных кабинетов на втором этаже выделенного нам правого крыла. Иду за ним. Захожу в дверь, в которую он тычет, чтобы я располагался. Так мы еще за полицаями недостреленными должны убирать?!

Мама дорогая! Я-то думал, что у нас был бардак, но это… То дерьмо, в котором сидели гуслики, превосходит все мои прежние представления о бардаке и засранстве. Переломанная мебель сдвинута к стенам. На полу пустых бутылок больше, чем стреляных гильз. В пластиковое мусорное ведро в углу при входе наблевано доверху. Уровень этой пакости уже успел чуть-чуть опуститься за счет подсыхания. Смрад такой, будто только что дохлятину вынесли. Легкое дуновение из лишенного стекла зарешеченного окна его не развеивает. Подхожу к окну. Блеск! Эти идиоты развлекались тем, что в упор из автоматов перестреливали прутья решетки. Бетонные столбы напротив окон, до самого полотна железной дороги, в направлении на их собственный тыл просто спилены пулями! Под потолком кабинета, посередине стены висит расстрелянный, чудом не упавший портрет Карла Маркса.

Поворачиваюсь к Камову.

— Порядок здесь наведем, но только после того, как вынесут бутылки и это ведро с блевотиной. Это — издевательство! Пойдите и скажите, что без этого никто из нас ничего тут делать не будет.

Камов смотрит и молча исчезает. Вместо него в кабинет протискиваются Серж и Жорж.

— Покурите здесь, — прошу их, — чтоб не воняло.

Оглядев помещение, они курят и точат лясы. Я от нечего делать осторожно роюсь в окружающем разгроме. Выдвигаю один за другим ящики отставленного к стенке стола. Судя по содержимому, здесь был уголовный розыск. В одном из ящиков лежит объемистый матерчатый кошелек. Беру его, слегка приоткрываю и вижу, что внутри стоит химловушка.

— О, — говорю, — кошелек с химловушкой!

Достоевский и Колобок от безделья аж подскакивают.

— Где? Дай сюда!

— Нате!

Без всякой задней мысли закрываю и кидаю им кошелек. И прежде, чем успеваю еще хоть что-то сказать, они хватают его; Серж, как пизанская башня, наклоняется, чтобы лучше видеть, а Жорж широко открывает кошель ему прямо в морду. Раздается щелчок, и взлетает красная пыль. Сработала! На счастье, давно пересохла! Со свежей зарядкой был бы полный звездец!

— А-апчхи!

— Нас ын кур! — не удерживаюсь я от злорадства.

И тут утирающий рожу Достоевский замечает, что краситель упал ему на плечо и воротник, и начинает их чистить. Заметно не так уж сильно, но Серж теперь командир и не может позволить себе грязи, которая совсем не взволновала бы его в прежние времена. Стряхнуть родаминовый краситель не получается. Он утраивает усилия. Не получается все равно. Готовится плюнуть и потереть слюной.

— Только не мочи, — предупреждаю, — хуже будет!

— А ну, ты! Ты зачем это дерьмо открыл?! Давай теперь, чисти! — рассвирепевший Достоевский срывает зло на своем неразлучном компаньоне.

— При чем тут я?! — возмущается Колобок.

— Чисти давай, — орет Серж, суя в нос другу свой воротник.

— Да пошел ты!

Сажусь на более или менее чистый краешек стола и начинаю ржать. Достоевский бросает на меня испепеляющий взгляд, но я не могу остановиться. Смешно вдвойне оттого, что я же сразу предупредил их, что это такое! В конце концов оба умника, продолжая яростно переругиваться, ретируются с места своего позора. Прибежавшим на шум из соседнего помещения Семзенису и Гуменюку открывается картина: бывший замкомвзвод сидит, качаясь, на столе и хохочет во все горло. А от него, выражая обиду каждым своим движением, удаляются наши чудо-богатыри. Сквозь смех рассказываю им, как герои Бендер подорвались на полицейской химловушке. Через пять минут об этом знают все. Федя и Тятя, из осторожности ошивавшиеся поближе к миротворцам и дежурной части, тоже хихикают. А полицаи — в полном недоумении, что между «сепаратистами» произошло. Вот пусть и боятся нас, как психически неуравновешенных.

Как вскоре выяснилось, до конца дня делать нам, в общем, нечего. Дежурка начнет принимать заявления о преступлениях и разворовывании имущества в период боевых действий только завтра. И в ГОПе сидеть, на полицейскую грубость нарываться, не хочется. Бросив возню в грязных кабинетах, к которой совсем не лежит душа, собираемся и вместе выходим на улицу. Первый трудовой день в Бендерах для нас закончен.

Чтобы знать обстановку, в гостиницу возвращаемся другой дорогой, с улицы Дзержинского по улице Кавриаго. Подорванный и оскорбленный молча идут порознь, надувшись друг на друга, как мыши на крупу. Проходим мимо братской могилы — подбитой бээмпэшки. Не подавая команды, прикладываю руку к милицейской пилотке, отдавая павшим честь. Остальные — кто остановившись, а кто на ходу — тоже вскидывают руки к головным уборам.

За бээмпэшкой, на другой стороне Т-образного перекрестка стоит старый, хлипкий частный домик. Вся местность там такая невыразительная, что просто непонятно, как водитель и командир БМП могли ошибиться с направлением на ГОП. Наверное, плохо было видно через смотровые щели и приборы. Часть приборов вполне могла быть неисправна. По отметинам на горелом борту машины видно, как волонтеры и полицаи забавлялись, выясняя, пробьет пуля борт или не пробьет. Но не поддалась им обгоревшая сталь!

Тут же, упираясь краем в угол стены соседнего кирпичного дома, стоит кое-как укрепленный и прикопанный щит из большой изогнутой железяки. На обращенной в сторону приднестровских позиций выпуклой стороне белой краской на латинице коряво наведено: «Бригада Буребиста».[61]Мули рогатые! Зачем они вообще здесь этот щиток прислонили, если много впереди стояла и стоит прочно удерживаемая ими «шестерка»? Место совершенно безопасное. Это сразу видно. Если бы сюда стреляли, то сия гордая и демаскирующая надпись была бы не к месту. Да и сам щит после первой же хорошей очереди улетел бы, щелкнув по рогам тех, кто эту печную заслонку поставил. Сидели здесь какие-то павианы грязножопые и млели от ужасного благоговения, как они за этой стеночкой рискуют своими никчемными жизнями, которые против куриного говна, ну ничего просто не стоят. Жрали дармовую «Тигину» и своими хвостами занюхивали. Как обидно все-таки, что не смогли мы счистить таких «героев» и их бронеклозетные укрепления с городских улиц раз и навсегда!

Настороженно и с уважением пройдя мимо «шестерки», спускаемся по улице мимо парка. Здесь его главный вход. Он, оказывается, называется парк имени Горького. А мы его всегда между собой называли парком Кавриаго! Бедный парк! Нет здесь, наверное, ни одного целого дерева. На следующий год многие из них засохнут… Отходя от незамысловатой арки главного входа с надписью наверху, замечаю посреди улицы на асфальте след, будто большая кошка лапой пошкрябала.