Раненый город - Иван Днестрянский

Наскоро набрасываю на листке бумаги схему и описываю детали обстановки, многочисленные валяющиеся на полу шнуры от музыкальной и записывающей техники. Судя по ним, когда-то здесь хранился целый оркестр. Громоздкие самодельные аудиоколонки и электронный ревербератор расхитители не взяли, не понимая, видимо, его назначения. Вокруг меня вяло бродит полицейский эксперт. Отпечатки пальцев с мебели по прошествии долгого времени снимать бесперспективно. Он делает вид, что ищет посторонние предметы, по которым можно установить, кто находился в квартире. Находит небольшой микроскоп, вертит его в руках. Оптика цела. Говорю ему, чтобы не мучился непорочностью, взял его себе для работы. Немного поколебавшись и грустно ругаясь на скотскую жизнь и сволочную работу, он так и поступает.

На обратном пути заезжаем на еще один сообщенный по рации адрес, оказавшийся возле сожженных нашими поджигателями пятиэтажек. Закопченные каменные коробки вблизи выглядят зловеще. Они не разбиты снарядами, как наши дома на Первомайской, но пламя полыхало здесь куда более яростно. К обороне мули их не готовили, и с огнем никто не боролся. Все черным-черно. Горящие угли густо сыпались вниз, и с десяток домов прилегающего частного сектора сгорели тоже. Деревья засохли от жара на полсотни метров вокруг. Сюда, к частникам, нас и вызвали. Не для расследования, а чтобы официально удостоверить факт, что жильцы этих домов остались без имущества и крова. Как всегда, пострадали невинные. И кого же за это судить? Тех молдавских волонтеров из Фырладан и Салкуцы, которые, упиваясь спиртным и безнаказанностью, стреляли отсюда в нас? Или Сержа с Жоржем, которые дали им в ответ прикурить и ненароком сожгли жилые дома? До тех, кто начал эту войну, теперь не доберешься, как мечталось. Они по-прежнему при власти, на больших должностях, продолжают вершить наши судьбы… Глядя на оставшихся без крова, уныло вспоминаю, как мы радовались, когда здесь все полыхало.

Дописывая короткий протокол, нахожу в обугленной тумбочке документы хозяина — два паспорта на одно и то же имя. Листаю подвяленные жаром страницы — так и есть. В одном — штамп о принятии гражданства Молдовы, а второй паспорт чистый. Перед войной многие жители, а особенно предприниматели, не вникая в политику, пытались сидеть на двух стульях: не отказываться от возможности получения российского гражданства, но так, чтобы при этом сохранилась возможность свободно вывозить свой товар в Молдову и делать «шопинг» в Румынии. Для этого они шли в Бендерский городской отдел полиции ставить в паспорт штамп о переходе в гражданство Молдовы, а потом бежали в горотдел приднестровской милиции с заявлением об утере старого паспорта и просьбой выдать новый. Так в Кишиневе появилась статистика, что в Бендерах граждан Молдовы если не большинство, то, во всяком случае, заметное количество. А раз так, следующая идея понятна — этих граждан надо защитить…

Вот об этом-то мелкие коммерсанты, да и многие другие граждане, в застойные и перестроечные годы приучившиеся жить только для себя и издеваться над стихами Маяковского о советском паспорте, подумать как раз и забыли. Сами напросились в подзащитные. Эта находка приносит мне некоторое душевное облегчение.

Наутро Камов подкладывает мне новый материал. Для разнообразия, говорит, а то все подвиги полиции и волонтеров расследуешь. Мародерство в приднестровской зоне. Знакомый что-то адресок. Кажется, тот самый дом, где мы сидели напоследок во втором эшелоне. Гляжу на номер квартиры и считаю в уме, что это за хлев, на каком этаже и в каком подъезде. Е-мое! Это же та самая, с шикарной дверью, которую Серж, Жорж и Гуменюк разбомбили в поисках жратвы на прощальную вечерю! Я как в воду глядел, мать их всех за ногу! Дождались мохнорылого скупердяя — пострадавшего собственника! Прикидывая, как усилит этот поворот событий мои стратегические позиции, с трудом дожидаюсь появления Достоевского.

— А ну иди сюда, воин! Монархист-экспроприатор! Какую вы там на лестнице у штаб-квартиры идеологию разводили: грабь награбленное? Позырь-ка теперь сюда, воткни буркалы!

— Ты что, белены объелся? Сейчас в нюх дам, заткну фонтан! — отвечает Достоевский наездом на наезд.

— Посмотри, посмотри!

Серж лениво переворачивает страницы. Заявление, объяснение.

— Ну и что?

— Квартиру с хорошей дверью помнишь?

— Ах та самая! Подумаешь!

— Нет уж, ты и сюда еще смотри! Видишь, из заявленного как украденное: видеомагнитофон «Панасоник». И номер изделия, выписанный из паспорта! Вы его на десерт изгрызли?!

— Ну-у… Пойду дам в морду Гуменяре, если он, то сознается.

— Поздно морду бить-то! Хорошо, что ко мне приплыл материалец! Теперь, летчики-налетчики, вы мне до конца совместного наведения должны таскать компот и по утрам масло!

— Не обожрешься, соучастник?!

— Серж, ты меня не зли! Забыл, что я идейный? Вот раскаюсь, спалю всех, а сам вывернусь!

— Это ты сейчас придумал?

— Нет! У наших полковников и генералов научился! Последний раз тебя учу: красть надо не своими, а чужими руками, самому шашкой не махать, а тихо дружков закладывать и лизать начальникам жопы!

— Так ты вымогаешь? Уйди от меня, следак, сейчас сблюю!

— А хотя бы компот?

— Не дам!

— Ну и черт с тобой, жадина.

Перепалка окончена. Ухмыляющийся Серж все же угощает сигаретой. Ясно, забью болт на этом деле. Накидаю бумажек, будто кого-то искал. И уже без подковырки, вновь спрашиваю приятеля:

— Ты мне одно скажи. Помнишь, что я тогда говорил? Прав я оказался или не прав?

— Прав, — набычивается Достоевский, — аж противно!

Да. Иначе не скажешь, чем-то противно. Был, декларировался вовсю, мир. Всех успокаивали, удерживали, увещевали. И неожиданно началась война. И многие от этой неожиданности, от того, что городские и республиканские власти всячески преуменьшали опасность, «влетели», расстались с имуществом, а то и с жизнью. Потом война шла. Не очень долго по времени, но достаточно, чтобы с голоду сдохнуть, если чужое не взять. И после этого вдруг — бац! — опять, мир! И почему-то оказывается, что все то, что происходило в зоне боевых действий, со всеми не зависевшими от конкретных людей уродством и вывихами тех дней, можно разбирать и осуждать «после драки», на основании чуждых этим событиям мирного правосознания и мирных, не учитывающих саму возможность гражданской войны законов — Уголовного кодекса Молдавской ССР и комментариев к нему! Лютые враги — снова милые сограждане, голодный солдат, защитивший этот закон и правопорядок в самой его основе, но сделавший что-то не так в тех безобразных условиях, в которые был поставлен, теперь опасный преступник и вор.

В то же самое время можно уверенно сказать, что настоящее ворье, обжиравшее складские тылы, рядившееся в ту же форму, но за идею с моралью себе шкуру не рвавшее, никакой ответственности не понесет. Эти мародеры не были привязаны службой к подразделениям, по дислокации которых воров можно вычислить и найти. В результате войны они оказались с деньгами, а по причине дальнейшего оборота награбленного — с неприкасаемыми связями к тому же. За военные преступления надо приводить к ответу быстро, на войне. Но этого часто не делали. А теперь, по концепции якобы непрерывного, не замечающего бревна в глазу правопорядка, нуждавшийся боец — в том же положении, что тыловой ворюга. Даже в худшем, потому что он по-прежнему гол, как сокол. Оступившихся, смалодушничавших перед какими-то вшивыми магнитофонами или часами дураков всегда было и будет легче сажать и судить, чем настоящих преступников. Такая постановка вопроса несправедлива. Это не настоящий закон, а показуха беспристрастности, скрывающая за собой действительно чудовищные факты.