Призраки - Чак Паланик

— Не держи дверь открытой, чтобы не выпустить дым. — Трейси говорит; — Я хочу эмигрировать, а не остаться дебилкой с повредившимися мозгами.

— А они разве еще не уже? — говорит Ева и выводит собаку во двор. Там по-прежнему светит солнце. Птицы вьют гнезда. Птицы — глупые, они не знают, что эта планета вышла из моды. По розам ползают пчелы, забираются в самую сердцевину цветов. Пчелы тоже не знают, что их мир устарел.

На разделочном столе рядом с раковиной на кухне лежит набор «В добрый путь», целая упаковка таблеток цианила. С новым, лимонным, вкусом. Для всей семьи. На картонной коробочке нарисован пустой желудок. Рядом — часы, которые отсчитывают три минуты. А потом твоя нарисованная душа проснется в мире сплошных удовольствий. На следующей планете. На новом витке эволюции.

Ева выдавливает одну таблетку, ярко-желтый приплюснутый шарик с нарисованной на нем красной радостной рожицей. Даже если красный краситель токсичен, это уже никого не волнует. Ева выдавливает все таблетки. Все восемь пилюлек. Относит их в ванную и спускает в унитаз.

Машина там, в гараже, все гудит. Встав на пластмассовый стул, Ева заглядывает в окно. Ей видны головы тех, кто в машине. Папа. Будущая бывшая мачеха. Брат.

Риски нюхает щель под гаражной дверью, нюхает едкие испарения, сочащиеся изнутри. Ева кричит ему: фу. Она зовет его на лужайку, на солнышко. Все вокруг — тихо-тихо, только птицы щебечут и пчелы гудят, а их задний двор уже выглядит малость запущенным. И траву на лужайке явно бы не помешало постричь. Теперь, когда на дороге нет ни единой машины, в небе — ни одного самолета, когда все газонокосилки молчат, птичье пение кажется таким же громким, каким раньше был шум уличного движения.

Ева ложится в траву, задирает рубашку и подставляет живот теплому свету солнца. Она закрывает глаза и медленно водит пальцем вокруг пупка.

Риски лает. Один раз, другой.

И чей-то голос говорит:

— Привет.

Над забором, разделяющим их двор и соседний, возникает лицо. Светлые волосы, розовые прыщи. Это Адам, мальчишка из Евиной школы. Из тех времен, когда школы еще не закрылись. Адам привстает на носки и закидывает на забор локти. Положив подбородок на руки, Адам говорит:

— Ты слышала, что случилось с девушкой твоего брата? Ева закрывает глаза и говорит:

— Звучит дико, я понимаю, но я скучаю по Смерти… Адам перекидывает одну ногу через забор и говорит:

— Твои предки чего, эмигрируют?

В гараже, двигатель заведенной машины чихает, и один из цилиндров не попадает в такт. Словно сердце пропускает один удар. Сердечный желудочек дает сбой. Сквозь стекло видно, как внутри гаража клубится серый дым. Двигатель снова чихает и вдруг умолкает. Внутри — все неподвижно. Вся Евина семья, теперь это просто багаж, выброшенный за ненадобностью.

Лежа в траве, на солнышке, чувствуя, как ее кожа натягивается и краснеет, Ева говорит:

— Бедный Ларри.

Она по-прежнему водит пальцем вокруг пупка. Риски подходит к забору и смотрит, как Адам перелезает на эту сторону. Мальчик наклоняется, чтобы погладить собаку. Почесав Риски под подбородком, Адам говорит;

— Ты им сказала, что у нас будет маленький? И Ева молчит. Ева не открывает глаз.

Адам говорит:

— Если от нас пойдет новый человеческий род, наши предки ужасно рассердятся…

Солнце почти в зените. То, что похоже на шум машин, — это ветер, носящийся по опустевшим дворам.

Материальные блага уже никому не нужны. Деньги превратились в бумажки. Положение в обществе никого не волнует.

Еще три месяца будет лето. О еде беспокоиться нечего: тут столько консервов, что хватит на сто лет вперед. То есть если ее не застрелят автоматчики из службы Эмиграционного содействия. Она же приоритетная цель. Первоочередной категории. Конец.

Ева открывает глаза и смотрит на белую точку на голубом горизонте. Утренняя звезда. Венера.

— Если этот ребенок родится, — говорит Ева, — я надеюсь, что это будет… Трейси.

Мистер Уиттиер ведет Мисс Апчхи к двери. К миру, который снаружи. Они идут к двери, вдвоем. Держась за руки. Вот он, наш мир без дьявола, наша вилла Диодати без чудовища, на которого можно свалить всю вину. Мистер Уиттиер приоткрывает входную дверь, совсем немножко — чтобы в здание проник луч настоящего света солнца. Яркая прорезь — полная противоположность той черной щели, которая встретила нас по прибытии.

Мисс Апчхи так же, как и Кассандра Кларк, — невеста мистера Уиттиера. Та единственная, кого он хочет спасти.

Прожектор перегорел. Или он просто горел так долго, с таким накалом — и что-то трагическое происходило все время, что-то ужасное, что-то волнующее и захватывающее, все время, — что сработал автоматический выключатель питания.

Обмороженная Баронесса спит в своем ворохе тряпок и кружев; сально-розовые губы, которых нет, шевелятся во сне. Граф Клеветник тоже бормочет во сне, проигрывая в голове эпизоды из нашей истории.

Мы все похожи на спящих, или на впавших в прострацию, или на грезящих наяву. Каждый бормочет, что мы ни в чем не виноваты. Мы — жертвы. Чего только с нами не делали, но мы сами не делали ничего.

Только Святой Без-Кишок с Матерью-Природой перешептываются друг с. другом. Святой то и дело поглядывает на приоткрытую дверь, на трещину яркого света в сумраке. Мистер Уиттиер и Мисс Апчхи — их темные силуэты, обведенные контуром света, растворяются в ярком сиянии солнца.

А мы, все остальные, растворяемся в наших костюмах, в ворсинках ковра, в досках пола.

Мать-Природа все повторяет, как будто у нее заело пластинку:

— Остановите их… остановите их…

А что, говорит ей Святой Без-Кишок, это будет вполне подходящий счастливый конец. Двое юных влюбленных выходят из тьмы к свету нового дня. Они приведут помощь и спасут всю группу. Эти двое, они могут быть жертвами и героями.

Но Мать-Природа лишь шепчет:

— Пока еще рано.

Надо выждать еще немного. Они молодые, они могут позволить себе подождать, пока не умрет еще несколько человек.

Вполне может так получиться, что Мать-Природа и Святой Без-Кишок переживут старого мистера Уиттиера и больную Мисс Апчхи.

Стоит лишь посмотреть на всех остальных: сразу видно, что Агент Краснобай и Повар Убийца не протянут и дня. Грудь Обмороженной Баронессы, затянутая парчой, уже не вздымается и не опадает, ее губы, которых нет, посинели. Выщипанные брови Безбожника больше не отрастают.

Да, еще рано. Ведь чем дольше они смогут выждать, тем меньше останется претендентов на гонорар.

И вполне может так получиться, что Матери-Природе и Святому Без-Кишок достанется все. Все деньги. Вся слава. Вся жалость.