Поскольку я живу - Марина Светлая

Иван – ее шрам. Ее искромсанный, наскоро зашитый шрам.

Полина заснула лишь под утро, надев наушники и поставив мелодию на повтор. Ей ничего не снилось. Она не летела, не падала, не грезила. Они спала крепко и спокойно впервые за долгие месяцы. Без успокоительных и без снотворного.

Еще два дня после этого неспешно и робко она позволяла себе молчать и привыкать к тому, что будет с ним «танцевать». Глушила кофе и объедалась сладким, ходила на репетиции, отыграла сольный концерт, получила приглашение выступить на телевидении. И все это время будто проживала не одну жизнь, а две. Причем настоящей была та, где у нее из наушников играла мелодия, в которой не было фортепианной партии.

На третий день она затарилась покупками. Сварила целый кофейник любимого напитка. И с самого обеда и до глубокой ночи засела за клавиши, подбирая Ванину мелодию, все сильнее импровизируя и, осмелев, выводя свою партию на первый план. Ни на что не отвлекалась, кроме короткого двухчасового сна. И на следующий день, который был выходным, продолжила шлифовать детали до тех пор, пока не почувствовала удовлетворения от того, что получилось в итоге.

А потом… засобиралась на свидание.

Ей казалось, на то, чтобы перерыть свой собственный платяной шкаф, понадобилась целая вечность. Не шкаф, а двери в Нарнию. В конце концов, перемерив половину гардероба, выбрала приталенное мятное платье из мягкой шерсти – достаточно простое, чтобы не считаться праздничным, но и не вполне обычное – с разрезом по ноге и игривым бантиком под грудью. В таком она вполне могла прийти с работы и сесть записываться – не хватало еще, чтобы он думал, будто она наряжалась! Даже если это так и есть.

С волосами она провозилась долго, крутила их и так, и эдак, то поднимая в замысловатую прическу, то распуская по плечам. В итоге они оказались заплетены в простую косу – что тоже выглядело как нечто бытовое, что могло быть в ее повседневной жизни.

Легкий, почти незаметный макияж.

И улыбка – пусть нервная, но главным украшением, не сходившим с лица, сколько она ни пыталась стереть ее, спрятать за мнимой серьезностью.

Нет, легко не было. Было еще тяжелее, чем в марте, когда шла на прослушивание. Тогда Полина совсем не волновалась. Тогда она была собрана и спокойна. Тогда ощущала себя машиной, которой поставили задачу, и она следовала четкому алгоритму для того, чтобы ее разрешить. А сейчас волновалась так, что подрагивала внутри себя, чувствовала холодок по позвоночнику и понимала, что никакой грим, тем более тот, что зовется «легким макияжем», не скроет красных пятнышек на ее щеках. Сигнальная лампочка. Вернулось откуда-то из прошлого, в котором она еще не умела изображать ту, кем не была.

И все же Поля упрямо шагала навстречу, зная, что в конечной точке ее ждет Иван.

Установила ноутбук на столе. Проверила, попадает ли в кадр рояль. И запустила рекордер.

Мелодия россыпью звуков полилась из-под ее пальцев, и в ней она оживала, возвращалась к себе, к существовавшей когда-то давно Поле Зориной, которую так никто из ее тела и не вытравил.

А когда закончила, за окном зашумел дождь, громко и как-то разом обрушившись на землю. По кому он плакал? По ним, счастливым? Застывшим во времени и в музыке, которая оставалась и по сей день. Может быть, любовь иссякнет тогда, когда иссякнут Ванины песни. Но то, что есть теперь, останется до конца времен.

Полина отправила ему файл в тот же вечер, как и он, безо всякой сопроводиловки, лишь немного обрезав в редакторе начало и конец, где включала и выключала запись. Остались только кадры с ней за роялем.

А потом она снова стала ждать, сама не понимая, чего именно ждет. Наверное, того же, что и те пять лет, когда в ее жизни Вани не было, – хоть звука, хоть строчки, хоть слова. И едва удерживая себя от того, чтобы не написать ему вновь, самой, все то, что недоговорила в их юности, все то, что он должен был знать о настоящем. Все то, что обязательно с ними случится.

Пусть только он вернется.

Пусть только он снова будет.

Она ничего не успела. Даже обдумать приветствие.

В ответ на ее письмо прилетело следующее – буквально через двадцать минут. И все на свете в этом письме ей заменил новый файл. И, разумеется, тоже аудио.

Сидя за ноутбуком ровно так, как бродила минутой ранее по квартире, представляя себе, что может ему написать, дрожащими пальцами Полина нажала кнопку «скачать», а после слушала следующую мелодию, понимая, что отпускает.

Ее отпускает.

И она готова смеяться.

Ванькин новый шЫдевр в самом начале повторял окончание предыдущего, который она только что сыграла. И в нем тоже совсем не было фортепиано.

Ей стало легко.

Именно тогда ей стало легко. Она и правда доверилась ему до конца. Пусть ведет. Пусть. Лишь бы был рядом.

Так продолжалось из раза в раз в течение нескольких недель. За окном становилось все холоднее, но все теплее – в ее квартире. Она крутилась, как белка в колесе, чтобы все успеть, снова прекратив спать ночами, но на сей раз из-за количества работы, а не из-за бессонницы, и при этом почти не уставала. Разве только иногда сон стал заставать ее прямо в кресле, на котором она сидела, поджав под себя босые ноги и набрасывая в нотную тетрадь ноты мелодий, которые он ей отправлял.

Примерно к четвертой Полька поняла – это венок сонетов. Такой странный, замысловатый венок сонетов, в котором окончание каждой мелодии совпадало с началом следующей. И она точно знала, к чему он ведет. Какая будет пятнадцатая. Знала и улыбалась этому.

Не знала только того, что станет с ними после того, как она отправит ему последний файл.

На каждую мелодию у нее уходило до двух дней. Ей никогда в жизни так свободно и быстро не писалось. Вдохновение накатывало на Полину теплыми волнами, не позволяя сидеть на месте. Часы она проводила за роялем, питаясь едой из доставки, когда не забывала ее заказать. Почти не выходила из дома, если не считать обязательных поездок в филармонию, которые ее в последнее время раздражали, но и оттуда летела домой, как на крыльях. Еще бы. Дома ее ждал Ванька. И его присутствие никогда не было более ярким, чем в ту пору.

Внутри нее кипело и бурлило то, что находило выход только в музыке. И она сама претерпевала изменения, которые теперь касались не только души.

Глаза ее снова начали блестеть. И улыбаться она стала часто-часто. Даже Ритуля однажды спросила в гримерке, уж не влюбилась ли часом их Снежная королева.

«Влюбилась», - пожав плечами ответила Полька, но развивать тему не стала, чувствуя раздражение по любому поводу, если это мешало ей поскорее попасть домой. Рита на правах коллеги по проекту «Меты» почему-то считала себя почти закадычной подружкой. Но вряд ли сама Полина тогда это замечала.

Она ничего не замечала. Только встречу с Ваней под Дюком, где гулял бессовестный ветер, да над головами носились чайки. Только первый поцелуй в холодный апрельский вечер, когда она сжимала в ладонях термос с имбирным чаем, а губы ее узнавали его губы. Только их «дорожный роман», когда он шлялся за ней по электричкам. Только дождь за окном, заглушавший все звуки – и даже их надрывное дыхание, в то время как они касались друг друга на диване в гостиной маленького коттеджа. Только старую лодку, перевернутую вверх дном да шум моря и треск костра.