Поскольку я живу - Марина Светлая

Каждая мелодия из тех, что он присылал, возвращала ее на годы назад, заставляя заново переживать испытанное рядом с ним. Он рассказывал ей их историю. Свою. Ее. И прежде она даже не подозревала, что Иван так хорошо понимает то, что было с нею в те времена. Она не знала, что можно так чувствовать другого человека. И именно это он попытался для нее сохранить.

Сохранить, чтобы вернуть ей ее «Второе Рождество». Это и была заключительная мелодия их общего венка сонетов. Поля угадала. К финалу их сумасшедшего предприятия она узнала Ивана так, как не знала даже раньше, когда они жили под одной крышей.

И больше не подгоняла время, терпеливо дожидаясь конца и позволяя себе насладиться каждым мгновением уходящих прочь дней тающего на календаре декабря, потому что больше они уже не вернутся.

Последний файл она записывала в третьем часу ночи, сидя за клавишами в забавной теплой видавшей виды пижаме с пушистой коалой на животе. Трансформация прослеживалась изумительная. От элегантных брендовых платьев к джинсам и лонгсливам. От них – к простым домашним брюкам и толстовкам.

И вот в итоге – пучок волос на макушке и растянутая пижама. Увидит – умрет со смеху. Но ведь она не виновата, что вариант новой аранжировки явил себя, когда она уже чистила зубы ко сну. А ей было крайне важно, чтобы та старая песня звучала совсем по-другому, а не воспоминанием. Так она определяла их будущее.

Отправила сразу же по окончании записи, даже править не стала. И замерла перед ноутбуком в ожидании, что сейчас прилетит ответ.

Ответ не прилетел. Ни сразу, ни к утру, ни на следующий день. Полина катастрофически зверела, сердясь по любому поводу. И вот уже два дня не знала, куда себя деть, даже начиная сожалеть о том, что отказала Эльбской филармонии.

Бесила слякоть, бесили дожди, бесила загремевшая в больницу Лёлька, у которой вечно был забот полон рот, и она по привычке пыталась сбросить эти заботы на нее. Бесила собственная беспомощность и страх перед тем, что это конец. А это не мог быть конец, потому что никакой логике такой конец не поддавался. Она останавливала себя в накапливающихся горечи и обиде, потому что понимала – надо ждать. Научилась ведь, и теперь пора воспользоваться навыком.

Только вот что ожидает ее дома, боялась себе даже представить. Тишины боялась. Потому что в тишине прошли минувшие сутки, и это ей совсем не понравилось.

Явился.

Вытряс из нее душу.

Исчез.

На целых два дня.

А накануне католического Рождества вдруг пошел снег. И не редкими снежинками, как порывался всю эту зиму, а по-настоящему – ударившим морозом, ветром, метелью, превращая весь город в сказку о Снежной королеве.

Запах кофе, слышный даже из запечатанного степлером пакета, наполнял салон ее автомобиля, въедаясь в обивку кресел, ее пальто, волосы и клетки эпидермиса, пока она среди других таких же медленно ползущих машин усердно пробиралась к дому, периодически ругаясь себе под нос и глядя на заснеженную дорогу. То, что хоть немного улеглась стихия, конечно, радовало, но куда больше она была бы счастлива, если б рассосались пробки.

Пешком дошла бы за пятнадцать минут. Машиной пробиралась с полчаса, но не бросать же железного друга, когда до дома осталось всего ничего.

В дальнейшие планы входило забаррикадироваться в своей квартире, забраться под одеяло и гипнотизировать телефонную трубку вместо того, чтобы спать. Она бы с удовольствием впала в спячку до самого Нового года, чтобы проснуться под куранты и загадать себе Ваньку.

Но сейчас самым большим счастьем ей представлялось оказаться у себя во дворе, привычно паркуя машину под молодым каштаном, сиротливо съежившимся под продолжавшим красиво осыпаться с неба снегом. Подхватив из салона пакеты с кофе и чем-то, гордо именовавшимся «едой», Полина взяла курс на подъезд и оступилась. С трудом удержав равновесие, она не отводила взгляда от скамейки у крыльца. Верила и не верила своим глазам. И, ощущая, как заколотилось сердце, все же заставила себя делать размеренные шаги, удерживаясь от того, чтобы не кинуться вперед сломя голову.

Он сидел, освещаемый светом разноцветных лампочек, которыми было увешано окно на первом этаже ее дома. Все как всегда – полурасстегнутый пуховик, непокрытая голова, буйная шевелюра, в которой свое пристанище находили снежники, небритый подбородок. Пальцы в черных перчатках сжимали сигарету, кончик которой ярко тлел и был под стать фонарикам. А перед ним стояло невысокое сооружение, напоминавшее… елку из дурацких указателей. Без украшений, без свечек. Она была голая и мерзла на улице вместе с ним.

Иван увидал ее не сразу, а когда различил в полумраке двора, невольно выровнялся, расправил плечи и неотрывно следил за тем, как она приближается, взглядом человека, который однажды побывал в бездне.

Чувствуя, что во всем теле нарастает дрожь, мешавшая произнести хоть слово, Полина остановилась в шаге от него. Он запрокинул голову, вглядевшись в ее глаза. А потом выдохнул. Поднялся со скамьи, вмиг поменявшись с ней местами – и теперь уже ей надо было поднимать подбородок, чтобы не терять зрительного контакта, которого ни один из них не рисковал разорвать.

- Здравствуй, - тихо сказал Иван.

- Привет, - так же негромко ответила Полина и быстро добавила: - Чего мерзнешь?

- Тебя дома не было.

- Не было, - эхом отозвалась она. – Теперь есть. Ну в смысле почти…

- Есть, - повторил Иван. – Я решил дождаться.

Полина кивнула и все же отвела глаза, отыскивая взглядом свои окна.

- Пойдем? – спросила она, снова повернув к нему голову.

- Да, - ответил Ванька. И засуетился. Потушил сигарету – уже знакомым ей жестом о подошву ботинка. Выбросил окурок в урну. Подхватил здоровенный рюкзак, оставшийся валяться на скамье. Ёлка. Деревянная, из дощечек. Которая ей не померещилась, которая правда была, оказалась подхвачена его рукой.

- Я подумал, вдруг ты не ставила, - зачем-то добавил он, когда их взгляды опять пересеклись.

- Не ставила… - Полька смущенно улыбнулась, словно ее застукали за тасканием сладостей. – Было не надо.

- Но ты же не против?

- Не-а… - почти шепотом сказала она и отмерла, сделав решительный шаг к подъезду. – Идем.

Он пошел следом, не говоря больше ни слова.

Черты его лица стали немного резче, чем в юности. Но улыбка, даже как сейчас, нервная, оставалась по-прежнему обаятельной. Она начиналась в уголках глаз и только потом нисходила к губам. Его волосы были чуть влажными от растаявших снежинок, а кончики ушей – алели от холода. От него пахло табаком и парфюмом, которого Полина не знала.

Его плечи стали шире, но, судя по заострившемуся носу, он похудел. Его пальцы обхватили ремень рюкзака и ствол елки так, что побелели костяшки. И только в лифте она разглядела указатель: «Мне до тебя». И пустота вместо слова «близко».