Здравствуй, земля героев! - Владислав Силин

– С д-тства мечтал стать оперным певцом…

Пират задумчиво подкинул их в ладони, затем надбил одно о другое и оба опрокинул в рот.

– Хм… Неплохо, – продолжил он. Голос его звучал все чище и чище. – Да нет, это просто великолепно. Восхитительно!

– Эй, ты там! – заволновался капитан. – Все не съешь!

Голос Насундука завибрировал роскошными оперными обертонами:

– Хо-хо! Да я велик! Я просто Турилли и Старополи. Брошу пиратство, поступлю в оперу.

Бойтесь драконы и твари – титаны лютуют, —

запел он внезапно, —

Высших кровью гнев бурлит.

Эй, полководцы и стали владыки, спасайтесь:

Клич титанов слышен вдали,

Гнев титанов.

Звуки расплескались по склону сопки. Вибрации оказались столь сильны, что раскололи несколько камней (в том числе тот, что триста лет служил домом старейшему травяку Лувра). Также они довели до истерики пичугу на ветке и превратили кандалы-неразлучники де Толля в горсть керамической крошки.

– Любитель классики, блин… – с ненавистью прошипела Тая. – Мы это в первом классе на уроке музыки проходили.

– Ага… – подтвердил Велька. – Скукотища… Тай, ты звон слышишь?

– Звон? Слышу… вроде. Смотри! Там, в небе!

Подростки задрали головы. В вышине, почти неразличимые в густой предночной синеве, кружили зловещие силуэты.

В точности как на Катином рисунке.

– Откуда здесь паутицы? – забеспокоилась асури. – Для них слишком рано. Кто включил генератор?

– Не знаю, – благодушно отозвался Насундук. На щеках его застыли разводы паутичьего желтка. – Не трогал я.

– Жертва бородава, – почти ласково объяснила ему Майя. – Не включал, так выключи! Паутицы сожрут каждого, кто прикоснулся к их яйцам.

С неба сорвался яростный крик, будто шилом провели по живому стеклу. Бандиты не сговариваясь бросились к генератору.

– Тут пульт разбит!

– Пулей расколошматило!

«Так вот куда стрелял кресильон!» – догадался Велька.

Крик усилился – десятки, сотни шил! – и Велька, схватив девчонку за руку, потянул ее к белому пятну парусины.

– Бежим! Сейчас такое начнется!..

Убежать им не удалось. Огромная паутица сшибла их с ног, расшвыряв в стороны. Велька запомнил только хлопанье крыльев да хлесткий удар, словно пакетом теплого киселя по ребрам. И чувство пустоты в ладони.

– Тая?!..

Девчонки нигде не было видно. В световом пятне мелькнул Раймон. Глаза пирата горели сумасшедшим, безудержным счастьем. Миг – и по нему фрезой ударила паутица, высекая алую стружку. Майя бросилась к гравикабине, но с неба рухнули несколько живых комков, погребая асури под колеблющейся кучей.

Мир наполнился визгом, хрипом и суматошным колотьем крыльев.

– Та-а-я-а-а!

Велька заметил светлое пятно блузки и со всех ног бросился к нему. Навстречу сунулась ощеренная морда чудовища, Велька не останавливаясь пнул ее каблуком в глаз.

До Таи оставалось несколько шагов.

– Вельчонок, нет!

Обиженная паутица встала на дыбы и выплюнула веер белых липких шнуров. Склон сопки прыгнул вверх и больно врезал Вельке по ребрам.

Мальчишку перевернуло на спину. Гигантский силуэт навис над ним. С этого ракурса паутичья морда выглядела почти интеллигентно: выпуклые глазки-стеклышки, узкая нижняя челюсть, мышиный хвостик волос на затылке. Классного журнала только в лапах не хватает.

«Так вот почему нашу классную в первом Паутицей звали!..» – мелькнула отрешенная мысль.

Велика яростно заизвивался, пытаясь уползти, но без толку: белесые макаронины паутины расплылись клеем, сковывая руки и ноги.

– Вельчик, держись! Я иду!

Тая скакнула рядом с ним и, размахнувшись по-девчоночьи неловко, влепила в паутичью морду камнем. Тварь заревела. Морда ее задралась к небу, чтобы обдать девочку паутиной, но тут рев перешел в бульканье.

Из-под брюха твари выкатился де Толль. Вскинув к плечу планарник (стойка «робоофициант отказывается от щедрых чаевых нувориша»), он огляделся по сторонам.

– Однако ж… – пробормотал он, – пир чужой биосферы. Господи, да сколько их тут! Сотни!

Девочка бросилась к лежащему Вельке:

– Вельчик! Бельчонок, очнись! Да очнись же, миленький!

Горячая капля упала на мальчишечью щеку. Велька что-то промычал и попытался подняться.

– Хороший мой… Милый… – Тая уложила его голову себе на колени и обернулась к де Толлю. – Эй! – крикнула она. – Господин фехтовальщик! Разрежьте паутину, пожалуйста!

За ее спиной забили крылья. И еще, еще. Приземлялись паутицы неуверенно, бултышась, словно куры на насесте. То одна, то другая вскидывала голову, примеряясь, как бы заплевать людей паутиной.

Висевшая в небе одинокая звезда сорвалась и полетела вниз.

Де Толль вытянул руки. Мир чуть сдвинулся у его ладони, но тут же вернулся в обычное состояние. Меч покинул его, ведь любая сила имеет предел, а де Толль и так совершил больше, чем мог.

– Не хотелось бы огорчать вас, барышня, но, похоже, мы влипли.

Он присел рядом с Велькой и без энтузиазма принялся перепиливать паутину перочинным ножом.

– Но сделайте же что-нибудь! – в отчаянии крикнула Тая. – Вы же мужчина! Герой доминиона!

– Герои нас не спасут, барышня. Спасти нас может лишь чудо. Например…

Инспектор задрал голову.

Звезда летела, все увеличиваясь. При взгляде на нее хотелось загадать желание. И уж конечно это желание одинаково у всех.

Паутицы сдвинулись, замыкая кольцо.

Звезда выросла и, шлепнувшись о склон, покатилась по колючкам. Фонарь отлетел в сторону, мигая отчаянным SOS.

– А вот и моя паства собралась, – сообщила звезда, поднимаясь и отряхиваясь. – Таисия! Что за поведение?! Господи, кто это у вас на коленях?! Бьюсь о заклад, что он не представлен ни мне, ни вашему отцу.

– Да, госпожа Ефросинья, но…

Паутицы зашипели и характерным жестом задрали головы.

– Стойте! – Ефросинья вскинула руки. – Разве не говорил вам Всевышний: не едите, и не едомы будете? Разве не заклинал он вас: питайтесь фигами, и смоквами, и соей насущной – и пребудет благодать на вас, яйцах ваших и гнездах ваших? Ибо слово его есть жатва и ловитва, кусатва и разрыватва, зубовна щелкатва и крыловна шлепатва одновременно, и разве не безумен тот, кто противится писку, и реву, и скрипу господнему?

О чудо! Паутицы слушали пророчицу если не с благоговением, то уж с явным интересом на мордах. Кто-то уже пятился в религиозном ужасе, кто-то с покаянным видом прятал голову под крыло.