Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Барака также рассказывал, что именно усталость была третейским судьей, что встал между ними. Они остановились, высунув языки, под ветвями одного лотоса — того самого, под которым начали схватку с утра. Тот многократно омыл лица и тела обоих. Лисамы на головах размотались и обнажили два усталых лица. Губы покрывала корочка пены — засохшей слюны, точь-в-точь похожей на ту, что испускают взбешенные верблюды. Оба казались в таком своем положении — сгорбившись и уставившись друг на друга, опираясь измученными телами на погрузившиеся в почву мечи, словно застыв в последнем прыжке друг на друга, — ни больше, ни меньше как двумя жадными волками, так и не сумевшими поделить добычу.

Барака подошел и обрызгал каплями воды из холодного бурдюка лицо своего вождя и господина. Другой негр приблизился к Бубу и также обрызгал лицо водой. Они их оставили остывать, чтобы впоследствии преподнести обоим первейший напиток жизни: воду. Шейх распростерся в тени и затих, лежа на спине. В то время, как Бубу подполз поближе к огню, не сводя глаз с Бараки, занятого приготовлением чая и выпеканием лепешки на песке.

Оба внимали величественному покою пустыни.

Они так и не произнесли ни слова всю вторую половину дня до самого вечера.

В вечернем поединке, незадолго до сгущения сумерек, вождь был ранен в левое запястье. Он позволил Бараке затянуть перевязкой руку и заметил, прежде чем возобновить поединок:

Если б не сумерки, не это время металла, ни за что б ты не поразил меня!..

Шейх Адда вспомнил старого предсказателя из Кано, который однажды посоветовал ему опасаться поры сумерек и сказал, что в этот час спускаются джинны, чтобы угнездиться во всем сущем в Сахаре. Он предупредил его, предостерег от охоты на газелей в этот час, он втягивания в споры, а пуще всего — держаться подальше от людей и почаще читать заклинания и молитвы. Еще больше уверенности в этом ему прибавилось, когда он заметил, как Бубу наносит удары, стремясь использовать вроде бы оборонительную позу, так что откуда же наносился подобный удар, как не от шайтана и нечистой силы извне мира?

Ночью шейх воздержался от еды еще раз. Вся его фигура, исхудавшая за день во время поединка, очень возбуждала Бараку — он чувствовал сильное беспокойство за своего господина. Потому что он собственными глазами видел, как съедал его плоть в предыдущие месяцы пост — итак одна кожа на костях осталась. Он приготовил к ужину запеченные с маслом пирожки — специально, чтобы шейх мог восстановить свои силы к утренней схватке, однако вождь отказался даже притронуться к ним. Барака предложил отложить время поединка, пока не заживет рана — на это указывали законы туарегской дуэли, и Бубу принял предложение с радостью, однако вождь отказался наотрез.

Ночью Бубу вышел из шатра справить нужду на просторе. Он провел снаружи определенное время, а когда вернулся к шатрам, залег подальше от костра, завернулся в одеяло, пряча за ним лицо, и спал так до утра. А когда поднялся, глаза были красными, веки опухли.

Один из негров сделал-таки вывод, будто он плакал, когда уходил на простор, да еще слышал, как он, закутавшись в свое одеяло, плакал ночью перед рассветом.

На следующий день шейх был вынужден заявить, под влиянием предсказания старого прорицателя, что вычеркивает время сумерек из всего процесса поединка, и Бубу безо всяких оговорок согласился. На второй день снова Барака потерял власть над собой и рухнул на колени под ноги вождю. Зарыдал, закричал, умоляя:

— Не бейся с ним, пожалей ты себя и нас всех, остановись! Он же бес, заговоренный против железа! Я много раз видал, как твой меч проникал в его плоть, не делая ни царапины! У него талисман под запястьем…

Вождь решительно оборвал его:

— Уйди, Барака! Не будь ребенком. Я сражаться с ним буду, даже если он царь всех джиннов. Уходи прочь!

Он занес меч и бросился в схватку.

На третий день пришла очередь старого негра обвинять обоих соперников в ребячестве и несерьезности. За три дня, пока не прекращался поединок, за исключением ночных и рассветных часов, вся свита с соперниками привыкли к музыкальной перекличке металла, так что вовсе забыли, что в остром лезвии меча коренится смерть. И несмотря на то, как Бубу пытался использовать в бою оборонительную позицию, прибегая к скрытым контрударам, все негры сходились во мнении, что вождь не преминет использовать свой шанс поразить противника, если он ему представится. И как это позабыли они о призраке смерти, ощущая всей кожей такую решимость? Может, они утратили чувство опасности в результате внезапно обрушившеюся недуга по имени привычка.

Слух у обоих спокойно воспринимал звон мечей, все зрители думали, будто они из дерева сделаны, а два зверя, бьющиеся насмерть перед ними, всего лишь двое малых мальчишек, играющих в забаву. На третий день это ощущение будто бы передалось и двум сражающимся, решившим, что драка — тяжелая игра. Старик Барака, старавшийся не пропускать ни одного эпизода схватки и следивший за каждым шагом бойцов, бил в ладоши, хохотал и кричал радостно в ответ на каждый смелый акробатический выпад шейха:

— Отлично! Аллахом клянусь, превосходно! Вы — два пацана малых. Это вы дети, а не я!

За таким бравым комментарием следовал громкий хохот, которого господин ни за что не простил ему, если б не был поглощен всерьез одной мыслью: устранить препятствие, мешавшее ему отправиться назад, на юг.

Пришла ночь, все собрались вокруг костра. Настроение у вождя вроде бы было приподнятое, несмотря на усталость, поскольку он не забыл и ответил на приговоры Бараки о забавах и детстве, сказав:

— Ты что, другого чего ожидал? Настоящий муж с каждым годом зрелости к детству приближается. Детские забавы — самые серьезные. В них смерть ближе шейной вены будет! И старику, вроде тебя, следовало бы этого не забывать!

На четвертый день этой дуэли оба перешли к совсем иному виду соревнования, даже если ни один из них и не осознал этого. Едва они сошлись поутру для продолжения битвы на мечах, как Адда обвел широким взглядом окружающий простор. Со всех четырех сторон расстилалась жестокая пустыня. Он опустил глаза, схватился было за рукоять меча. Бубу в торжественной позе сумрачно наблюдал за ним. И вдруг — он вонзил меч глубоко в землю, оставил его там и бросился бежать! Он направился на юг, где горизонт покрывали увенчанные голубыми чалмами горы, отделявшие Южную Сахару от Красной Хамады. Забравшись на первый песчаный холм, он увидел, как Бубу сам бросил свой меч и пустился бежать за ним вслед в этой курьезной гонке, которой не видала Сахара. Негры были ошеломлены, даже верблюды удивились! Все стояли в отдалении, наблюдая за двумя участниками, которые превращались в подобия призраков, ими играли волны миража, сгущавшегося над равниной в пору раннего утра… Затем Барака вышел из оцепенения и поспешил, бормоча на ходу: «Нет, я не клятвопреступник, не зря я вчера поклялся, что все это дело — не больше чем забава детская!» Бубу повернул вправо, обежал кругом с четырехсторонней верхушкой, затем свернул влево, чтобы перерезать дорогу сопернику. Мелкие камни и щебень жестоко ранили ноги, ремешок кожи, стягивавший сандалию на лодыжке, порвался, однако он продолжал бег на одной подошве, пока вдруг не оказался в объятиях изнуренного шейха, обливавшегося потом. Так они стояли. обнимая друг друга, высунув языки под лучами утреннего солнца. Продолжая держать шейха в объятиях обеими руками, Бубу бормотал: