Леди удачи - Фрэнк Шэй

Когда был захвачен пассажирский корабль, а таких было немного, поскольку они держались ближе к берегу, опасаясь корсаров, Мэри взяла перегрузку товаров полностью в свои руки. С шестью людьми в качестве охраны, двумя боцманами и четырьмя военными она осмотрела захваченный корабль. Товары, которые можно было использовать, перенесли на борт «Черного дрозда» и сложили на палубе. Сундуки и ящики отнесли прямо в каюту Мэри. Правило, на котором она настаивала и которое, как считали пираты, лишало их огромного удовольствия, было таковым: если на борту захваченного корабля плыли женщины, то пассажиров и команду не раздевали, даже матросов. Если же на ком–то была одежда, в которой нуждался кто–либо из пиратов, он должен был заменить ее на что–то другое.

Если на борту захваченного корабля находились женщины, на нем всегда оставляли достаточно провианта, чтобы хватило до ближайшего порта, принадлежащего их стране. Матросов не забирали, а только лишали оружия, пороха и пушек.

Когда же пассажирское судно отсылали восвояси, пиратка закрывалась в своей каюте, и никто, даже Джонс, не мог к ней войти. Она просматривала сундуки. Позднее она вызывала матросов, они выносили сундуки на палубу, и начинался раздел трофеев. В команде шли разговоры об этой странной процедуре, но, поскольку все казалось нетронутым, все сундуки были полны драгоценностями и золотыми монетами, самым ценным трофеем для пиратов, они воспринимали это как глупый каприз их главаря. Ну и пускай его! Иногда, когда опустошали приличный сундук, Мэри просила считать его частью ее доли. И тогда содержимое занимало свое место рядом с другими сундуками в ее каюте. И только Джонс, единственный, кому был доступ в капитанскую каюту, видел горы ящиков и недоумевал, что же там.

Бестолковому Джонсу не приходило в голову, что если там и наличествовали пустые сундуки, то им недолго быть таковыми.

Отношения между Джонсом и Мэри не улучшались. Нельзя с уверенностью сказать, что он ей надоел как муж, но она, бесспорно, стала воспринимать его как обузу. Он осмеливался не передавать ее приказы на палубу, но однажды, в тишине их каюты, он хитрыми и окольными путями попытался стать главным. Они оба питались вдвоем в своей каюте, а после того, как был захвачен корабль с рабами, Мэри всегда держала двух негритянских мальчиков, которые прислуживали ей. Джонс возмущался, что эти негры получали больше внимания, чем он. Эти протесты были вполне оправданны. Став хозяйкой собственного корабля, пиратка почувствовала вкус власти. У нее в подчинении оказалось более ста человек. Она была королевой в одежде короля. На огромном стуле во главе стола она сидела как глава своего собственного государства. А ее муж чувствовал, что это место должно бы принадлежать ему. Два негритенка были ее слугами, его же приказам подчинялись редко. Если же он хотел, чтобы ему положили еще еды, он должен был просить жену, которая, в свою очередь, посылала за ней мальчиков. Требования Джонса о собственном слуге оставались без внимания, а когда он становился чересчур требовательным, Мэри запрещала ему заходить в ее каюту, велев есть вместе с другими офицерами. Целыми днями он терпел это изгнание, живя в своей каюте, вынужденный подкупать матросов, чтобы они что–либо для него делали, хотя он считал, что на все это он имел законное право. Он ворчал и ругался, но всегда следил, чтобы его не услышала супруга. Много раз он пытался войти в ее каюту беспрепятственно, как законный муж, но каждый раз лишь затем, чтобы найти дверь в нее забаррикадированной. Униженный, он стучался и называл себя, однако его все равно не пускали. Это могло продолжаться много дней подряд.

А потом, в тот момент, когда злость против жены и своей участи достигала предела, дверь в его каюту открывалась, рука трясла его за плечо и вырывала из плена сна. Он спрашивал, кто это и что ему надо. Единственным ответом ему было слово его жены и капитана.

— Пошли! — говорила она, стоя босиком в длинной рубашке, бьющей ее по коленям. Джонс следовал за Мэри в ее каюту и на короткое время становился хозяином своей жены и спутником своей хозяйки.

В пивных Бостона и Филадельфии рассказывали истории о жестокости женщины–пирата. Истории, настоянные на спирте рассказчиков, сдобренные оплаченным слушателями ромом. Рассказы о таких зверствах и бесчеловечных поступках, что люди поднимали вверх глаза, словно обращаясь к небесам, чтобы те сняли эту женщину с ее пьедестала. Зверств и в самом деле было много. Были и вторжения, и насилие, была жестокость, когда людей раздевали и отправляли обнаженными под жаркое тропическое солнце, когда забирали все, кроме жалких остатков еды и воды, когда жертвы доводили до такого жалкого положения, что они уже не могли повернуться к своим притеснителям и ударить их. Однако это не была бессмысленная жестокость. Только месть и возмездие.

К примеру, был француз, который, получив пробоину, тут же поднял белый флаг. Корабль сидел высоко в воде, и капитан Рид была уверена, что на нем не было ничего ценного. Оставшись на корабле, она отправила на него шлюпку с одним из своих офицеров. Шесть человек сидели на веслах и гребли в сторону судна сомнительной ценности, а Мэри наблюдала за ними с юта. Когда лодка была уже на полпути к призу, Мэри увидела легкий дымок, вырвавшийся из одной из пушек. Снаряд попал точно в центр длинной лодки, почти сразу же потопив ее. Мэри тотчас же приказала выстрелить настильным ударом с левого борта, приблизила свой корабль и подошла к правому борту француза. Она снова обстреляла его с левого борта, а затем приказала приготовить абордажные крюки. Выскочив на шкафут своего корабля, с саблей в руке, она повела своих людей через заграждения на палубу приза.

— Ты… французишка! Зачем ты обстреливаешь моих честных людей? — закричала она.

— Среди вас нет честных людей, — заявил по–английски капитан.

— Неужели? Если у нас не хватает чести, она с лихвой восполняется верностью и, кстати, возмездием. Я хочу сказать, что ты вдвойне заплатишь за каждого из моих людей. Лодка подберет уцелевших, а за каждого убитого ты отдашь двух живых из своих.

Капитан непристойно выругался.

— Троих, — поправилась Мэри. — Это не считая твоей головы. Я решу, что с тобой делать, позднее и сам стану твоим палачом. Но я буду справедлив и позволю тебе самому выбрать тех, кто отправится с тобой к праотцам. Выбирай, и поживее.

— Нет, мой дорогой пират, если ты убиваешь, то сам и выбирай.

Несколько секунд Мэри была в замешательстве. Она взглянула на побледневшие лица захваченной команды и приказала своим людям разоружить их и построить вдоль заграждений. Среди них не было ни одного, кто бы сомневался в том, что настал его смертный час.

— Хорошо, — медленно произнесла Мэри, — я буду убивать сам, и для меня будет наслаждением убить такого труса, как ты. — Взяв пистолет в одну руку, она

— выхватила саблю и воскликнула: — Защищайся, если ты мужчина!

Моряк выхватил свой тяжелый палаш, не пожелав ответить на вызов противника. Их клинки пересеклись, скользнув до самой рукоятки, отступили и столкнулись снова, сталь о сталь. Француз был хороший фехтовальщик, и, несомненно, более ловкий, чем его женственный противник. Однако недостаточно ловкий, чтобы разорвать ее рубашку. Они продолжали сражаться. Моряк сохранял равновесие, пиратка действовала по–своему. Один раз француз ранил ее в руку, но она не обратила на это внимания, продолжая бой. Он снова уколол ее, но не смог удержать свое преимущество. Он гибко отвел ее тяжелый клинок и, сделав большой выпад, был захвачен наклонным ударом. Этот удар распорол ему руку от плеча до запястья, и моряк потерял самообладание и начал борьбу за свою жизнь. Это было Мэри больше по вкусу, ее сабля снова опустилась, и из того места, где раньше было ухо, хлынула кровь. Француз схватил свой клинок обеими руками и начал рубить воздух, тщетно надеясь отрубить противнику голову. Ему это уже почти удалось, но клинок Мэри нанес удар первым, рассек его лоб, и он рухнул в лужу крови на палубе. Затем она отбросила саблю и, достав из–за пояса пистолет, прекратила его страдания, нанеся последний удар.